Партизанский фронт
Дорогим сердцу
белорусским партизанам
и подпольщикам
посвящается
ПАРТИЗАНСКИЙ СПЕЦСБОР
Природа нашей земли своевольна и щедра. Пожелает да и обнаружит широту своей натуры разом, соберет воедино все заповедное, что дарит покой и радость человеку. Разольет чистейшей воды глубокое озеро, пустит вокруг него березовый хоровод, а выше обнимет приозерье прозрачными рощами дубов, ветерок же заправит такой свежестью, что глотнешь ее раз, и выветрилась усталость да печаль из души человеческой.
Урочище Ореховец, что раскинулось не так далеко от города Мурома, было именно таким замечательным и неповторимым уголком Средней России. Двухэтажные дома, спрятанные в зелени неподалеку от озера, еще не так давно были образцовым санаторием. Должно быть, прежним обитателям этого озерного побережья жилось здесь привольно, радостно и беззаботно. Но на нас, новых жильцов санатория, это, увы, не распространялось. Жаркое цветение лета, прохлада озерных вод, покой дубовых рощ, крыша над головой — все это было каким-то чужим, далеким, хотя и окружало вплотную. Солнце неколебимо сияло каждый день, но небо оставалось для нас грозовым. Летнее небо тысяча девятьсот сорок второго года.
Лагерь в Ореховце жил по законам военного времени. Режим, учеба, короткие передышки. И ожидание. Приказ о назначении и убытии из лагеря мог прийти в любой день. В какую область, в какой отряд, под чье командование? Никто в точности не мог пока ответить на эти вопросы. Точно было известно только одно: скоро в тыл врага. Сведения с фронтов были тому предвестниками. Язык сводок Совинформбюро был для кого-то скупым, для нас же весьма красноречивым…
Месяц-два назад мое положение было вполне определенно. Передовая. Блиндаж. Автомат в руках… Потом вдруг вызов в штаб, затем приказ, и вот я, молодой и годный к службе кадровый политработник, на спецсборе в бывшем санатории у тихой заводи. И если теперь мои боевые перспективы были неясными, то воспоминания мои были четки и ярки… Вот Двинская крепость, откуда я в составе стрелкового полка в июне сорок первого выступил на защиту рубежей Отчизны. Вот и деревня Осовец на Любанщине, отчий дом. Там, за линией фронта, остались отец и мать, шестеро малых братьев и сестер. Чем я мог сейчас помочь им? Далеко от них был и старший брат Александр, служивший до войны где-то под Выборгом. Больше года не было от него никаких известий. О младшем брате Николае я знал только то, что после окончания военного училища он командовал взводом пехоты на западе Белоруссии.
Но вскоре нашему ожиданию пришел конец. Однажды отзывает меня в сторонку лейтенант Андрей Кисляков:
— Есть хорошие новости. На днях, Иван, отчаливаем — и полный вперед. Курс — в белорусские леса. Я уже получил назначение. Теперь тебя вызывают в штаб.
Лагерь встревоженно гудел. Сообщение о назначениях вызвало мгновенную разрядку того нервного напряжения, которое скопилось в дни неопределенного ожидания решения судьбы, общей теперь для всех вместе и каждого в отдельности.
В самом штабе, напротив, царило видимое спокойствие, но в этом подчеркнутом спокойствии неуловимо ощущался накал той энергии, что вот-вот должна была сообщиться всему составу сбора в Ореховце, чтобы спаять людей в единое целое, создать неожиданную и грозную для врага силу.
Полковник, принявший меня в штабе сборов, был немногословен, не по годам сед. Я никогда не встречал его раньше. Только впоследствии мне стало известно, что полковник, разговор с которым оказался решающим для моей судьбы, был представителем ЦК КП(б) Белоруссии. Он ведал подготовкой партизанских отрядов к активным действиям в глубоких тылах противника. Его беседа со мной была лишена всякой героики, но эти простые и будничные по тем временам слова отдавались во мне горячими толчками крови.
— Принято решение направить вас за линию фронта заместителем комиссара пока еще только ядра партизанского отряда. Будете развертывать и вести партизанскую войну в одном из районов Белоруссии. Края, надо полагать, вам известные. Учтите, задание ответственное и трудное.
Итак, то, чего я в душе, признаться, смутно опасался, теперь произошло. Мне, кадровому военному, привыкшему к военной форме, дорожившему ею, предложено сменить ее на ватник и брюки, заправленные в сапоги, — одеяние лесных бойцов-партизан. Этот психологический барьер пришлось тогда переступить многим, и каждому он дался ценой определенной эмоциональной встряски. Собравшись с мыслями, я ответил, что, безусловно, постараюсь оправдать оказанное мне доверие. Мои слова звучали, наверное, не так твердо, как бы мне того самому хотелось. Но полковник и виду не подал, что заметил мое состояние. Не меня первого обращал этот человек в «партизанскую» веру.