Заключенные два раза сходили на передовую, неся тяжелые заграждения. У Манхайма не было сил, и он устало опустился на снег:
— Не могу больше.
Но это было чревато опасностью. Охранники открыто заявляли: кто не может больше работать, будет расстрелян. И Риго нацелил ствол винтовки на измученного Шаника. Не было никаких сомнений, что он вот-вот выстрелит.
— Встань, Шани! — крикнул Вайман. — Отдохнешь на обратном пути.
Однако того охватило полное безразличие от усталости. Он, вероятно, решил — лучше умереть, чем так мучиться.
— Пойдем, Шани! Осталось еще немного! Мы прошли уже полдороги, — уговаривал его Вайман.
— Не могу, — чуть слышно прошептал несчастный Шани, потрескавшимися губами и сел возле заграждения.
Риго, казалось, только этого и ждал. Он отвел Шани немного в сторону и приказал:
— Вперед!
Не успел тот пройти и трех метров, как раздался выстрел. Риго сказал:
— Он пытался бежать.
Пытался бежать, когда едва переставлял ноги?!.
Риго снял с Шаника шубу и, грозя оружием, приказал Вайману нести ее вместе с проволочным заграждением.
К счастью, в этот момент появился Бела Гамбош из Бачки-Тополы. Будучи по профессии парикмахером, он находился на привилегированном положении в роте и, по всей вероятности, уже успел окончательно переметнуться на сторону врага.
— Бела! Помоги мне, прошу тебя! — в отчаянии обратился к нему Вайман.
— Я? Что это тебе пришло в голову?
Бела не хотел показывать перед Риго своего сочувствия к заключенным, так как его уже считали охранником и даже выдали ему винтовку.
Вайман со страхом ждал, что и его ждет участь Манхайма, но вдруг его осенило:
— Бела! У меня в ранце есть много табаку. Если поможешь мне, получишь весь!
Гамбош замялся: табак на фронте был большой ценностью.
Наконец он решился помочь Вайману отнести заграждение на берег. Жизнь Ваймана была спасена, но ее легко было потерять, если не сегодня, то завтра, Точно так же погибли Шандор Гринберг и многие другие.
РАССТРЕЛ КАЖДОГО ДЕСЯТОГО
Условия для организованной работы среди политзаключенных становились все тяжелее, но старый уговор о коллективном побеге оставался в силе. Однако для этого не было благоприятного случая.
И все же одной группе заключенных удалось совершить побег. Их было около десяти. Среди них находились Мирко Катич из Нови-Сада, Имре Хан, Витомир Попович Ватраль из Бачки-Паланки и другие. Они не стали дожидаться благоприятной обстановки для побега всех заключенных.
Случаи исчезновения отдельных заключенных происходили и раньше, но никто не знал достоверно, был ли это действительно побег или заключенных убивали охранники. После побега этой группы заключенных охватило волнение, а руководитель партийной организации Иосип Шинкович был возмущен этим самовольством.
Поручик, командир этой штрафной роты, поехал с докладом в Старый Оскол. По его возвращении заключенных тотчас заперли в бараках, откуда никому не разрешалось выходить. Объясняли это тем, будто получен приказ о перемещении заключенных и необходимо, мол, все подготовить.
Затем перед штабным бараком вырыли яму длиной около шести метров и глубиной три. Такие «приготовления» внушали страх. Все догадывались, в чем дело, но никто не хотел сказать об этом вслух. В бараках стояла мертвая тишина, и никто не осмеливался нарушить ее даже шепотом. А тем временем начальство и охранники решали, кого расстрелять. К смерти приговорили всех тех, у кого имелись какие-нибудь ценные вещи или кого охранники по какой-либо причине ненавидели.
Перед бараками выставили охрану. Напряжение достигло предела. Каждого мучила мысль, занесен ли он в список для расстрела. Число заключенных в роте сократилось к этому времени на двадцать человек. Некоторые из них бежали, а другие были зверски замучены охранниками.
Наконец стали называть фамилии. Первым в списке оказался Славко Лепоев, парикмахер из Сивца, затем — Йеце Зарич из Сомбора.
Все замерли, кровь будто застыла в жилах...
И так в каждом бараке. К расстрелу приговорили семнадцать человек. После их расстрела заключенных выпустили из бараков.
Один из старших охранников, некий Нул, освещал расстрелянных фонариком и спрашивал:
— Все здесь мертвые?
Что может быть страшнее подобной иронии? Один из несчастных крикнул из ямы:
— Я еще жив!
Бедняга, наверное, хотел прекратить свои мучения.