Застигнутая врасплох немецкая батарея второпях ударила с пригорка по головной заставе зажигательными снарядами.
Огненные змеи с шипением пронеслись мимо. И тотчас же бледным, прозрачным на солнце пламенем вспыхнула соломенная кровля пустого колхозного сарая».
Командир батальона Прудников находился за старым сеновалом. Он уже приказывал четвертой роте броском занять боевой рубеж, пятой — поддержать четвертую, а шестой — усилить фланг и держаться к локтю пятой.
Гайдар был рядом с Прудниковым. Так уж повелось, что, приезжая в полк, Аркадий Петрович шел не к Гавилевскому, а прямо во второй батальон, где он уже многих знал и где его знали тоже.
В то утро, когда был взят «язык», бойцы много и уважительно говорили: «Писатель, а не побоялся пойти в разведку, хотя его свободно вместо Бобошко могло ранить, а то и просто убить». Но красноармейцы еще больше удивились, когда днем с одной из рот Гайдар поднялся в атаку.
И когда только что начавшийся бой застал Аркадия Петровича на КП, он не стал искать шестую роту, которую считал своей, а расположился рядом с комбатом, понимая, что недаром ведь с этим насмешливо-спокойным в любой ситуации человеком связывает солдатская молва легендарную уже на фронте непобедимость второго батальона.
С доброй завистью старого военного наблюдал он за быстрыми и четкими распоряжениями Прудникова, видя и понимая, как много изменилось в армии за минувшие двадцать с лишним лет. Прежде командир, бывало, мог послать своих бойцов в бой, мог подбросить им подкрепление. В остальном они были неуправляемы: каждый действовал сам — до победы или поражения.
Сидя на земле, за ветхими стенами сарая, где фашистские наблюдатели не могли его видеть, Прудников через своего ординарца Кудряшова и связных отдавал приказания разведчикам, пулеметчикам, минометчикам, взводам связи и артиллерии.
Отсюда, с холма, где стоял сарай, сначала невооруженным глазом, а потом и в бинокль, Гайдару было видно, как бойцы поползли по пшенице, гречихе, головой в песок, лицом по траве, по земле, по сырому торфяному болоту. Они сливаются с землей, их скрывает пшеница.
Не видно ни наших, ни немцев. И только все сильнее и ближе становится грохот. И всякому непосвященному могло бы показаться, что в происходящих событиях никакого осмысленного порядка нет и быть не может.
Но недаром так спокоен комбат. Недаром через равные промежутки времени выглядывает он из-под трухлявого угла сарая, уверенно ожидая чего-то.
Вот справа, в лощине, сложили тяжелые свои ящики минометчики.
А через минуту уже смотрит в небо короткая стальная труба. Словно играя, перекатывается с боку на бок, вниз, с холма, комсомолец Сергиенко. За ним тянется тонкий провод от КП батальона в сторону ушедшей вперед роты. И уже видно, как бойцы, поднявшись в полный рост, врываются на окраину села Андреевичи.
Вероятно, фашистские наблюдатели приметили блеск оптических стекол за углом сарая. Мины рвутся все ближе и ближе. И вдруг показалось, что старый сеновал подпрыгнул и в следующее мгновение обрушился на тех, кто прятался за его дряхлыми стенами.
Гайдар и Прудников прижались к завалинке, и бревна, щепки, осколки пронеслись над головой. Только несколько обломков больно ударили по спинам, по ногам.
Но не успели Гайдар и Прудников стряхнуть с себя солому и труху, как услышали испуганный голос начштаба Шульгина.
— Где комбат?.. Комбата не видели? Он только что был там, за сараем!..
На лице Шульгина тревога. И опасение за жизнь Прудникова мешает ему заметить комизм случившегося с ним самим: осколком той же мины, как бритвой, Шульгину срезало голенище сапога, не задев ногу.
Аркадий Петрович, увидев начштаба, хохочет: он вдруг вспомнил, что в таких вот опорках, без голенищ, ходили в Нижнем Новгороде босяки.
Наконец Шульгин видит комбата, который появляется из огня и дыма живой и невредимый с биноклем на шее и пистолетом в руке. Начальник штаба докладывает, что немцы из Андреевичей выбиты, но комбат понимает это и сам.
— Переходим к обороне, — приказывает он. — Дайте мне связь с артиллерией. Ротам прочно окопаться.
Прудников приглашает Гайдара осмотреть село.
У крайней хаты на земле валяется немец. Он лежит вверх лицом. В правой откинутой руке винтовка. Рядом, на ребре, валяется каска. Тут же подбитый грузовик. Бак его продырявлен, и разносится непривычный запах синтетического бензина.
Входят в дом. Он пуст. Но по всему видно — тут стояли фашисты. На полу — перина и две подушки. На белой наволочке четкий след сапога. Особенно хорошо отпечатался каблук. Новый, несношенный, с ровными дырочками. На чисто выскобленном столе — немытые тарелки. В углу — раскрытый сундук. В нем все перевернуто.