Брат ее, он был меньше, помедлил и кивнул.
— Я пойду с вами, — пообещал Гайдар.
Марина обрадованно переспросила:
— Нет, правда?
А Саша снова кивнул.
До вечера оставалось много времени. Аркадий Петрович устроился с ребятами под деревом. Он еще раз объяснил, в чем будет состоять задание, а потом прутиком на земле показал, как обозначать в донесениях танки, пулеметы, пушки и как рисовать планы.
Стемнело, когда десять разведчиков спустились к броду. Гайдар и Саша с Мариной шли с ними. На плече Аркадия Петровича висел трофейный автомат, добытый накануне. Получилось это так. Гайдар с товарищами, тоже корреспондентами, приехал в Малин, в батальон Прудникова.
А батальон вел бой. Все остались возле машины. А Гайдар сказал:
— Я пойду.
Ждали его долго.
Потом он появился: бледный, весь в пыли, новые брюки на коленях до тела протерты.
— Я уж думал, буду на том свете, — с горькой усмешкой произнес он, усаживаясь на землю и кладя рядом немецкий автомат.
— Ничего себе, — засмеялся один из корреспондентов, — из-за автомата в такое пекло лезть.
— А вот мы вернемся в «Континенталь», и я посмотрю, — озорно сказал вдруг Гайдар, — у кого еще из журналистов такой автомат есть. А у меня есть.
Теперь его трофей был как нельзя кстати.
Подвесив на шею патронташи, держа над головой винтовки и гранаты, бойцы двинулись к другому берегу. За ними — Марина. Замыкали цепь Гайдар и Саша.
На немецкой стороне вспыхивали ракеты. Изредка доносились очереди. Саша ступил в воду. Затем выскочил и замер.
— Ты чего? — шепотом спросил Аркадий Петрович.
— Ни-чего! — с трудом ответил мальчик. Голос его дрожал, и слышно было, как стучали зубы, хотя вечер был теплый, даже душный.
Гайдар тихонько толкнул мальчика к реке. Разведчики уже перешли. Марина тоже, но Саша не двинулся с места.
— Боишься?
Мальчик ничего не ответил.
— Давай перенесу.
— Я умею плавать.
— Тем более нечего бояться. — Гайдар быстро снял с плеча и повесил ему на шею автомат.
Мальчик удивленно посмотрел на Аркадия Петровича и, высоко поднимая ноги, зашагал по воде.
На середине Гайдар все-таки взял его на руки и опустил у самого берега. Разведчики уже нервничали.
Неприметными тропинками ребята провели бойцов к своей деревне. По дороге условились, где будет тайник. Прощаясь, Аркадий Петрович обнял Марину, а Саше ласково поерошил волосы. Мальчик улыбнулся. Страх уже проходил.
Теперь каждый вечер пробирались разведчики на другой берег. Они приносили тетрадные страницы с неумелыми планами и перечнем: сколько и где стоит машин, в каком месте замаскированы пушки. Все совпадало.
О ночном этом рейде в тыл врага Гайдар написал потом очерк «Ракеты и гранаты». Только о Саше и Марине он не писал.
Это была военная тайна.
Поздно вечером Гайдар с Козаковым возвращались в Киев. В стороне от дороги, возле распряженных телег, у костра, они приметили беженцев-колхозников. Люди недвижно сидели на земле и смотрели в огонь, который отбрасывал красноватый свет.
Любой шальной немецкий самолет, пролетая, мог кинуть в этот круг огня бомбу или ударить из пушек. Испугавшись этого, Гайдар попросил остановить машину и подошел к колхозникам.
Он умело и быстро замаскировал костер, чтобы не так был приметен, а потом удобно устроился на траве. Козаков расположился рядом.
Перед гостями молча поставили ведро вспененного молока и две кружки: колхозники гнали стадо.
Абрам Наумович вернулся к «эмке» и принес большой белый каравай: его дали в дорогу красноармейцы. Гайдар достал из полевой сумки «Комсомольскую правду», аккуратно расправил, расстелил на земле, нарезал складным ножом хлеб и положил его у ведра на газету.
По темному небу шарили прожекторы. Далекий горизонт на мгновение ярко краснел и потухал. Отдаленным громом доносилось эхо залпов и разрывов, перебиваемое близким позвякиванием колокольчиков.
После первой выпитой кружки — кружки были большие, сразу не выпьешь — Гайдар с Козаковым уже знали по именам всех, кто сидел с ними у костра: и деда Захария, и безногого — попал в детстве под поезд — Митрофана Ильича, и бабу Матрену, что была бригадиром, а теперь ведала всем горьким беженским хозяйством, и молодых женщин, всего неделю назад отправивших на войну своих мужей, и мальчишек.
Мальчишки сидели степенные, важные: остались за мужиков. На всех были лучшие, чтобы не бросать, отцовские пиджаки и сапоги.