Мелко дрожит алюминиевый пол. Я вдруг мысленно говорю похожей на древнего ящера «Ракете»: «Скорей, теперь как можно скорей...»
Автобус идет от Тарасовой горы, где похоронен Шевченко, к центру Канева. У площади Ленина конечная остановка. Замечаю указатель — стрелу на металлическом штоке. Она повернута острием к воротам городского парка. На стрелке черным — «К могиле А. П. Гайдара».
Вхожу в парк и медленно иду по аллее.
В вечной скорби склоненная фигура солдата — братская могила ста сорока одного парашютиста.
Еще медленнее двигаюсь дальше. Интуитивно поворачиваю направо. За ровно подстриженным кустарником — просторная площадка. Сквозь зелень кустов тускло блестит полированный камень. Еще шаг — и я вижу красновато-коричневый постамент. На нем отливающий вороненой сталью мраморный бюст: обнаженная голова, сильные плечи, обтянутые солдатской гимнастеркой с орденом.
Писали, что Гайдар покоится на самом берегу Днепра. Это не совсем точно. Памятник высится на холме. От подножия его до Днепра добрых три километра.
...Как мне объяснили, если я спущусь вниз и пойду мимо вон тех беленьких домиков к реке, то выйду к парому, который перевезет меня в Лепляву.
Но подумалось: «Не надо спешить. За двадцать с лишним лет многое могло перемениться, и неизвестно, остался ли сейчас в Лепляве кто-нибудь из тех, кто помнит Гайдара. Лучше навести сперва справки тут, в Каневе».
В каневской детской библиотеке имени Гайдара, которая помещалась в ту пору в тесном деревянном домишке, шел ремонт, и в ней никого, кроме рабочих, не было. Но мне повезло, и скоро я уже беседовал с Еленой Петровной Возной. Она показала скромную экспозицию, посвященную писателю, а потом ушла в другую комнату и вынесла сбитую из двух кусков доску. На ней ножом было вырезано:
А. П. ГАЙДАР, писатель и воин, пулеметчик партизанвiйського отряда.
Погиб в октябре 1941 г.
Над словом «октябрь» было поставлено «26».
— С могилы в Лепляве, — объяснила Елена Петровна. — Наши, когда пришли в 1943 году, доску эту для начала и прибили.
— Не знаете, помнит там кто Гайдара?
— К нам приходила недавно жена одного партизана. Рассказывала ребятам про Аркадия Петровича. А под конец даже заплакала. Фамилия ее Степанец...
«Значит, жена Степанца, о которой писал еще Башкиров, — подумал я, — по-прежнему живет в Лепляве. Вот теперь — на другой берег».
— Что скажете? — улыбаясь, спросила женщина в черном платке, половшая клубничные грядки.
— Скажу, что приехал поговорить с вами.
— Тогда пойдемте в хату.
Изба оказалась внутри очень просторной. Из прохладных сеней я попал в большую комнату с высоким потолком и широченными дубовыми лавками вдоль стен. В правом углу — внушительных размеров печь с двухэтажными, уступом, полатями. Возле печи дверь в другую комнату, поменьше. В избе тихо и чисто.
Трудно теперь даже представить, сколько партизан, сколько красноармейцев, выходивших из окружения, перебывало в этой хате. Их никто не считал. Имен никто не спрашивал: если человек попал в беду, что изменится, назови он свое имя?
Лишь немногих, кого привелось видеть часто, и запомнила Афанасия Федоровна Степанец.
Среди них — Гайдар.
— Я прожила нелегкую жизнь, — рассказывает она. — Фашисты расстреляли в Золотоноше моего мужа, расстреляли и брата моего, тоже партизана, Игната Касича. Четверых детей пришлось подымать самой. И хотя с той поры я перевидела, может быть, тысячи людей, Аркадия Петровича я вижу ясно-ясно. Как будто повстречала его только вчера. Он, бывало, сидел на лавке у окна, где теперь сидите вы. Тут он ел, тут он думал. Долго так думал.
...Темнеет. Афанасия Федоровна снимает с небольшой приступочки на печи керосиновую лампу. Осторожно протирает стекло. Комната наполняется желтоватым светом.
— При этой лампе он писал.
Я обвожу глазами комнату, где все так удивительно сохранилось: стоят те же лавки и тот же стол, висит портрет старого Тараса и горит та же лампа, что горела при Гайдаре. Нет только самого Гайдара.
Поздно вечером выходим из хаты. На синем небе блестят звезды. Из-за тучи выглядывает луна, и сразу становится светлей.
Узкий проулок выводит нас к железной дороге. Крутая тропа — на высокий гребень насыпи. И уже по шпалам движемся дальше — туда, где изогнутые дугой рельсы сливаются с лесом, темнеющим слева и справа.
У будки путевого обходчика Афанасия Федоровна останавливается и говорит: