— Где же ваше оружие, товарищ корреспондент? — спрашиваю его.
Он смутился, потом быстро ответил:
— Я сегодня воюю пером, товарищ полковник.
— А что, удается вам сменить перо на что-нибудь... подальнобойнее?
— Бывает... если удается удрать на передовую, — ответил он и тут же перевел разговор: — Вы обещали познакомить меня с товарищами лейтенанта Хлястача...
— Я как раз еду на аэродром в Семиполки. Если вы располагаете временем, пожалуйста.
Сели в мою «эмку» и выехали на шоссе Киев — Чернигов. Это была основная дорога, которая связывала осажденный Киев с тылом. По ней круглые сутки в обе стороны двигались потоки машин. Немцы бомбили шоссе ежедневно.
Но пока ничто не предвещало опасности. И мы с Аркадием Петровичем увлеклись беседой, потому что, к изумлению нашему, обнаружилось, что мы с ним почти ровесники (я только на два с половиной месяца старше его), оба мальчишками бежали на фронт, оба окончили курсы красных командиров, оба участвовали в подавлении мятежей: он — Антоновского на Тамбовщине, я — Кронштадского, и оба в двадцать первом году...
— Вот мы и попались, товарищ полковник! — слышу я вдруг голос шофера Фестюка.
«Эмку» сотрясает грохот близких разрывов. Фестюк резко сворачивает на обочину. Выскакиваем из машины и бросаемся в канаву. Над шоссе — десятка два бомбардировщиков «Юнкерс-88». Впереди — столбы огня, земли, дыма, свистят осколки.
Фестюк, смешливый хлопец, кое-чего повидавший на войне, кричит Аркадию Петровичу:
— Ну, як настрий, товарищ письменник?
— Ничего, живем, — в тон ему отвечает Гайдар.
Недалеко от нас пламя охватывает полуторку, груженную продолговатыми ящиками. Из канавы выскакивает молодой парень — старшина, ловко откидывает борта, потом забирается в кузов, пытается сбросить верхний ящик. Но у него ничего не получается. Ящик слишком тяжел, к тому же за что-то зацепился. А кабина горит уже вовсю...
— Хлопцы, помогите сгрузить мины! — в отчаянии просит парень.
Но при одной мысли, что сейчас произойдет с этой машиной, все только глубже прижимаются к земле в своих воронках и канавах.
А тут снова свист, взрыв.
Гляжу, в полный рост встает Гайдар и в несколько прыжков оказывается возле... моей «эмки».
Я ничего не понимаю.
Опять взрыв. Наконец подымаю голову и вижу Аркадия Петровича с моей двустволкой в руках.
А надо сказать, что Фестюк, заехав как-то на мою пустующую квартиру, приметил на стене ружье. Оставить на произвол судьбы такую вещь он, заядлый охотник, конечно, не мог и потому, забрав двустволку, возил ее повсюду с собой, и вот теперь она в руках у Гайдара.
Аркадий Петрович подбегает к грузовику, у которого пламя лижет не только кабину, но и кузов, и, обращаясь к тем, кто лежит в канаве и воронках, кричит:
— А ну, хлопцы, быстрей к машине, а я этим асам сейчас покажу, — и целится из ружья в пикирующий «Юнкерс-88», который с жутким воем приближается к земле.
Я был потрясен бесстрашием этого человека.
И не успел я еще подняться, как уже вскочил с земли один боец, другой, рванулся из канавы осторожный Фестюк, а Гайдар, отбросив ружье, начинает им помогать, перенося и складывая в стороне ящики с боеприпасами.
Кончился налет. Сели мы опять в машину, и я упрекаю Аркадия Петровича за неоправданный риск. Он отвечает:
— Я понимаю, что, наверное, выглядел смешным. Но это мне и было нужно. Смех, да еще в такую минуту, возвращает людям силы. Еще кто-то из классиков сказал: что бы ни стряслось — не теряйся...
Пришлось согласиться.
На аэродроме в Семиполках я познакомил Гайдара с личным составом дежурной эскадрильи.
Устроились на траве, возле истребителей. И летчики сразу перешли «в атаку». Больше всего их интересовало, как пишут книги. Аркадий Петрович, в свою очередь, просил объяснить, как происходит таран. Его тут же посадили в кабину и показали всю систему управления боевой машиной. Он включал тумблеры, нажимал педали, трогал штурвал и был очень доволен.
А когда снова спрыгнул на землю, попросил рассказать о лейтенанте Хлястаче, который погиб накануне.
Тихо стало на поле... Командир полка негромко, словно диктуя наградной лист, перечислил все операции, в которых отличился лейтенант. За ним взяли слово друзья погибшего. Гайдар записывал.
Откуда-то появился чистый бланк «Боевого листка», и летчики попросили Аркадия Петровича написать что-нибудь в их газету. Он достал из сумки разноцветный карандаш и написал строчек двенадцать. Это было стихотворение, и заканчивалось оно словами Максима Горького: «Безумству храбрых поем мы славу!»