А с обозом таким куда мы денемся? К тому же бинтов у нас, скажем, много, а йоду ни капли нет. И хлеба тоже.
Говорю девочке этой, медсестре:
— Узнайте, может, колхозники возьмут...
Качает головой:
— Боятся... Немцы кругом, да и подозрительных шныряет богато.
Подзывает меня батальонный комиссар. Показывает рукой, чтобы наклонился: громко говорить ему трудно.
— Вы меня, товарищ полковник, простите, — шепчет он, — но я застрелюсь... Пока в сознании... застрелюсь...
— Что ты, что ты?! — отвечаю ему. — И думать не смей. Пока всех вас не пристроим — не уйдем.
— Но ваше положение я ведь тоже понимаю, — говорит он. — Вам надо заботиться... о живых.
Кладу ему руку на плечо:
— Пристроим. Обещаю — пристроим.
А сам не знаю, что и делать. Как их вывезти?.. Куда?..
Идет мимо переводчик наш, Миша Пенцак. Золотой парень. Я прошу его: «Пришли, если увидишь, Гайдара».
Приходит Аркадий Петрович.
Советуюсь, тем более что он бывал уже в окрестных селениях.
— Разрешите, — просит, — отлучиться. Есть одно соображение.
Кончился день. Проходит ночь, Аркадия Петровича нет. Я тревожусь.
Утром является. Докладывает:
— Все в порядке, товарищ полковник. — И, оборачиваясь, бросает в темноту: — Ребята, идите сюда.
Из-за кустов появляются трое: два хлопчика и дивчина с узелком. В узелке, вижу, хлеб и еще что-то.
— Комсомольцы, — объясняет Гайдар. — Они увезут и спрячут раненых на дальних хуторах. Там немцев нет и вряд ли будут... Что им на хуторе делать?..
— Вы, товарищ командир, не беспокойтесь, — вмешивается дивчина.
— Мы спрячем, — говорят мне хлопцы.
Хочу сказать им несколько слов и не могу... Только молча жму им руки.
На утренней поверке — раненых уже увезли — объявляю Аркадию Петровичу за проявленную инициативу благодарность.
— Служу Советскому Союзу! — отвечает Г айдар, а у самого недовольное лицо, словно сердится.
Спрашиваю потом:
— Аркадий Петрович, в чем дело?
— Тоже мне, нашли, товарищ полковник, за что благодарить...
Послал я как-то Гайдара за продуктами. Возвращается он, и все, кто был поблизости, сбежались на него смотреть.
Шагает как ни в чем не бывало, только слегка посмеиваясь, Аркадий Петрович. За спиной — стволом вниз — немецкая винтовка. В руках — на изготовку — наша трехлинейка. А впереди него — метрах в трех — шествует длинный, как столб, немец в черном эсэсовском мундире с крестом. За плечами его по-деревенски завязанный узел с хлебом. И приторочен узел этот к немцу телефонным кабелем. В одной руке солдата плетеная корзинка с кукурузными початками и печеными яйцами. В другой — вещевой мешок Гайдара, тоже доверху полный и на тесемки завязанный. Под глазом у гитлеровца синяк.
Пока товарищи развьючивали пленного, Аркадий Петрович доложил, что, возвращаясь из села к нам в лес — с узлом, корзинкой и мешком, — он долго не мог перейти шоссе, потому что сновали по нему взад и вперед машины и мотоциклы. А когда шоссе опустело и он перебрался на другую сторону, то стало ему вроде бы жалко, по его словам, «возвращаться с пустыми руками». И решил он, если повезет, «заарканить мотоциклиста» (что, нужно сказать, делывал Аркадий Петрович и до этого).
Спрятал продукты. Достал из сумки моток телефонного провода (это когда еще он шел на задание, то перерезал линию связи), перетянул провод через дорогу и сел ждать «клёва». Теперь, как назло, ни одной души на шоссе не появлялось.
Наконец затарахтел мотоцикл.
Темнело.
Однако немец все-таки разглядел провод, резко затормозил и свалился с мотоциклом в канаву. Гайдар кинулся к нему.
Солдат, видимо, ушибся не очень, потому что стал сопротивляться и не давал себя связать. Пришлось Аркадию Петровичу его легонько пристукнуть, оттащить в кусты и ждать, пока он придет в себя.
— Остальное вы видели, — добавил Гайдар.
После ужина Аркадий Петрович спустился ко мне в землянку. Мы как раз заканчивали допрос. Пленный оказался связным роты СС. Гайдар «заарканил» его, когда мотоциклист возвращался к себе в часть.
Был немец молод и белобрыс. Черная форма ему совсем не шла, словно обрядили парня в этот мундир с болтающимся крестом силой.
Но когда он отвечал, высокомерие на его лице с голубовато-фиолетовым «фонарем» под глазом сменялось страхом.
А страх — высокомерием, которое вбивалось в него годами и которое он не умел теперь скрыть.
Наконец пленного увели. А Гайдар продолжал сидеть и молчать.