— Аркадий Петрович, вы о чем? — спрашиваю его.
— Ни о чем. Просто думаю: мальчишка, а уже фашист...
...Продолжаем наш марш по немецким тылам. Пересекаем шоссе у Переяслава и торопимся уйти из этого района, где полно гитлеровцев и полицаев.
Второй день льет дождь. Под ногами хлюпает грязь. Вязнут ноги. С каждым часом идти все трудней. Но останавливаться нельзя. И я еле-еле бреду и чувствую, что двигаться дальше не могу.
Все это время мы скверно питались. К тому же я несколько суток не спал. А тут со вчерашнего дня во рту не было совсем ничего. Иду последним. Начинаю отставать. А товарищи уходят все дальше и дальше...
Вдруг рядом со мной оказывается Аркадий Петрович. Молча снимает с моего плеча карабин, потом летный планшет, полный документов, бумаг, противогазную сумку. Отстегивает пояс с патронташами, пистолетом и гранатами. Вешает и пристегивает все это на себя.
Потом вынимает что-то из кармана и протягивает мне:
— Возьмите, товарищ полковник, все легче будет.
На ладони его лежат два кусочка, два квадратика пиленого сахара.
Мы несколько дней не видели хлеба. Не держали в руках ни одной картошины. Полусырую конину ели без соли. И вдруг сахар. Целых два куска.
Наотрез отказываюсь:
— Я у вас, Аркадий Петрович, не возьму. Ешьте сами.
— Нет, возьмете, — жестко отвечает он мне. — Вы — командир... Вы обязаны... — И добавляет: — У меня есть еще.
Признаться, не очень этому верю, но... беру.
Не знаю, от двух ли кусочков сахара или от потрясшей меня доброты, только появились откуда-то силы. И нагнали мы с Аркадием Петровичем остальных.
В первых числах октября мы остановились в лесу близ села Озерище.
От местных колхозников нам было уже известно, что где-то поблизости находится партизанский отряд. Правда, найти нам его пока не удалось. Зато повстречалась группа майора Алферова, начальника связи ВВС 5-й армии.
Было их четверо. Жили они в шалашах. Соединиться с нами не захотели: майор считал, что выходить надо поодиночке, и они как раз собирались в путь. О партизанах Алферову ничего не было известно.
— Но есть тут, — сказал он, — верный человек, лесник кордона номер пятьдесят четыре, который в случае нужды сумеет помочь. — И майор вызвался к нему проводить.
Пошли с Алферовым Гайдар и еще двое. Вернулись они с лесником Михаилом Ивановичем Швайко, который принес нам листового табаку и хлеба. О партизанах Швайко нам ничего не говорил: то ли по неведению, то ли из осторожности. Не сказали о них и сыновья лесника, Вася и Володя.
Комсомольцы, студенты педагогического техникума (старший, Вася, уже закончил, а младший перешел на третий курс), они были нашими помощниками. Вместе с маленькой сестрой своей Олей, стоя на часах, они трижды предупреждали нас о приближении немцев. Разумеется, Аркадий Петрович с ребятами быстро подружился. В особенности с Володей, который не отходил от Гайдара ни на шаг. И мы прозвали его «адъютантом».
Невозможно подсчитать, сколько их было, «адъютантов» Гайдара, за время нашего с ним пути. Стоило наведаться в какое-нибудь село, как возле Аркадия Петровича (других в его присутствии мальчишки не признавали) вырастал, словно гриб после дождя, какой-нибудь Сашко или Гришко, который с готовностью сообщал, что за обстановка в деревне и много ли немцев, словно сидел и ждал, когда мы наконец появимся. Я не переставал удивляться этому дару Аркадия Петровича мгновенно завоевывать доверие ребят — от пятилетних малышей до комсомольцев. Никаких добреньких слов он им не говорил. Но тянулись к нему гурьбой.
В карманах Гайдара всегда отыскивался какой-нибудь замысловатый волчок. Из куска трофейного провода конструировался самолет. Или, как по волшебству, распахивалась сумка, где хранился огромный запас цветных карандашей. После каждой встречи этот запас ощутимо уменьшался.
Был у меня перочинный ножик со многими лезвиями. Стал я замечать, что Аркадий Петрович часто очень его хвалит. Раз, думаю, нравится — подарю. И подарил.
А тут понадобилось мне шило ремень проколоть, и попросил я у Гайдара на минутку ножик. Он смутился, даже покраснел, а потом сказал, что отдарил его одному парнишке: «Уж больно смышленый хлопчик. Хотелось доставить ему радость. Да и зовут его, как вас, Сашко. Так что вы уж не обижайтесь, Александр Дмитриевич».
В любой избе, куда бы мы ни заходили, Аркадий Петрович через пять минут знал по имени и отчеству всю, часто многочисленную, семью и никогда потом не ошибался. Любой разговор за столом превращался в страстную беседу. В глубоком немецком тылу, не зная, как обстоят дела на фронте, он с такой убежденностью говорил о нашей победе, что дед один мне сказал: