Я должна перед вами извиниться: я ничего не могу рассказать, каким Гайдар был в бою, хотя слышала, что вел он себя в бою очень храбро. По-моему, даже чуточку храбрее, чем это было нужно.
Но я так только слышала. Ходить с ним на задания мне не привелось: уж очень индивидуальная была у меня работа.
Зато, если вам, конечно, интересно, я немного знаю, о чем Аркадий Петрович писал свою книгу.
Книга была о нашем отряде. И узнала я об этом так.
Появился у нас парень один — студент. Откуда он взялся, куда потом делся — убейте, не знаю.
В отряде ему нравилось. Думал, наверное, как вернется домой или в свой институт, станет про это всем рассказывать. И начал парень вести дневник.
Узнал про дневник Горелов. Рассердился. Вызвал парня к себе. Велел исписанные страницы изорвать и сжечь. А потом на маленьком собрании сообщил про этот случай и сказал:
— Вести дневник и делать записи для памяти имеет полное право один только человек. И человек этот — писатель товарищ Гайдар, который составляет историю нашего партизанского отряда и потому получает все необходимые ему сведения. Остальным запрещается: дневник или тетрадь какая — это документ, который может стать находкой для врага.
Не то чтобы я собиралась вести дневник — было не до него. Тут хоть бы выспаться разок. Но разговор запомнила.
А главное — я поняла, откуда Гайдар все про всех знает. И еще приметила: если кто уходит на задание, Аркадий Петрович обязательно с ним встретится.
Гайдар никогда не спрашивал о деле, на которое отправлялся человек. Не хотел волновать.
Разговор всегда был о другом.
Я думаю, ему важно было на человека перед уходом просто посмотреть, услышать его голос, понять его настроение.
Вы бы видели в такие минуты взгляд Гайдара: внимательный, заботливый и как бы испытующий, словно Аркадий Петрович проверял — нет ли в тебе какой слабины, не трусится ли в тебе душа.
И если видел, что не трусится, то сразу успокаивался, и ты тоже вместе с ним успокаивался, потому что тебе передавалось его спокойствие, которым он дарил чуть ли не каждого, кто уходил в неизвестность.
Знаю по себе.
Я принесла ему однажды чаю. Он не очень охотно взял этот чай, внимательно оглядел меня и спрашивает:
— Вас как зовут?
Я смутилась немного, отвечаю:
— Мария.
Аркадий Петрович посмотрел на меня, легонько усмехнулся.
— Нет, — говорит, — мы будем вас звать Желтая ленточка.
Я сначала не поняла и спрашиваю:
— А это именно почему — Желтая ленточка? — а сама машинально трогаю волосы.
Косы у меня и тогда большие были. Только сверху я перевязывала их шелковой желтой лентой.
Гайдар, конечно, заметил, как я провела рукой по ленте, и шутливо говорит:
— Именно вот поэтому.
С того дня Аркадий Петрович всегда провожал и встречал меня. Я скоро поняла — и обо мне ему известно все, но особенно разволновалась, когда однажды увидела, как он ждал моего возвращения с задания и тревожился.
Было это вечером. Я пришла поздно и сразу скользнула в штабную землянку поскорей передать что надо и вернуться до рассвета домой. Пробыла я в землянке, наверное, минут двадцать.
Выхожу — стоит Гайдар.
Увидел меня, быстро подошел, осмотрел и даже не поздоровался:
— Ты уже вернулась?
Я растерялась и только кивнула ему.
— Ты давно вернулась или только что?.. А поесть успела?
Я сказала, что вернулась недавно, есть не хочу, но кусок хлеба с салом перед обратной дорогой съем.
— А я хожу по лагерю. Жду тебя. Спрашиваю — никто не видел... С какой же стороны ты пришла?
Я объяснила.
— Тогда понятно... Ты очень торопишься?.. Нет?.. Расскажи-ка мне быстренько, что ты успела и что видела. Ты ведь из Гельмязева? Как там?
Я сказала, что в райцентре пока тревожно-спокойно. Спокойно потому, что немцы еще никого не тронули. А тревожно оттого, что в доброту их поверить трудно.
— А как тебе кажется — отчего это фашисты такие «добрые»?
— Я, конечно, их не спрашивала, не знаю. Но думаю, что заигрывают...
— Заигрывают?! Почему же ты так думаешь?
— Никого не арестовали. И которые полицаи, те ходят по селу и этим хвастают. А возле нашего дома каждую ночь засады устраивают.
— Как — засады?!
— Очень просто: по два человека прячутся в нашем огороде, а когда и по четыре. Ждут отца... Или они знают, что он в отряде, или догадываются. Только ждут.
— А Мойсей Иванович знает? Ты его предупреждала?
— Я ему говорила: домой не ходи, а то схватят.
— Но тебя ведь тоже могут схватить?
Я засмеялась:
— Конечно, могут, но только не схватят. Недалеко от нашего дома есть копна. Я в ней и сижу, пока полицаи не уйдут. А уйдут — я шмыг в хату. И когда десятихатник — есть у нас такой, ну вроде как надсмотрщик — приходит звать меня на работу, я уже готова. И выхожу, как все, в поле.