Я старалась рассказывать Аркадию Петровичу про дела свои весело, но от слов моих с каждой минутой он становился только печальнее.
— Когда же ты спишь? — спросил он.
— В обед вздремну полчасика. И мне почти хватает.
— Ты что-то должна была принести сегодня?
— Да, медикаменты от Дубининой.[9]
— Хорошо, будем лечиться, — рассеянно произнес Гайдар.
Я видела, что он взволнован и, хотя стоит со мной рядом и разговаривает, мысли его далеко-далеко.
Я не знаю, сколько мы так стояли. Я боялась отойти, помешать ему, хотя мне было пора. А он думал.
— А сейчас, девочка, у тебя какое задание? (Он так и сказал «девочка».)
Я пожала плечами:
— Обыкновенное. Все видеть, все слышать. А если узнаю что важное — приду опять.
— Пойдем, я тебя провожу.
Из лагеря мы вышли вместе. Гайдар довел меня до развилки и остановился.
— Счастливого тебе пути. — И я видела: он хочет что-то добавить. — И будь, пожалуйста, как всегда, умницей.
— Ладно.
Аркадий Петрович помахал мне на прощание. Светила луна, и он стоял, как в луче прожектора. И мне показалось, что на руке его смешно и со значением оттопыривается мизинец.
Я и сейчас вижу эту руку и этот мизинец. Я так и не успела у него спросить, что это значит. А может быть, мне и показалось. Только не думаю.
...В отряде я появилась с дурными вестями: бывший председатель колхоза Корней Костенко стал районным старостой. Кроме того, фашисты угнали в Германию многих девушек из нашего села. Я почти всех знала. Учились в одной школе.
По дороге я даже всплакнула. Я еще не представляла себе, что такое немецкая каторга. Узнала я это потом. Но я понимала, что подруг моих угоняют в рабство.
Мне было страшно: наши девчонки, плясуньи, комсомолки, и вдруг такие же, как на картинках в учебнике истории, — рабы.
В отряде я доложила обо всем Горелову и отцу. Их очень встревожил Костенко. Он был местным. Хорошо знал весь партийный и комсомольский актив, их семьи. А ведь только немногие из партизан успели эвакуировать своих близких.
Сказала и про угнанных девушек. У меня против воли задрожали губы. Но второе известие заинтересовало отца моего и Горелова куда меньше.
Я вышла из землянки. Светало. От огорчения и усталости — я почти всю дорогу бежала — у меня подкашивались ноги. Такое со мной было, пожалуй, впервые.
Внутри все рвалось от горя и тоски. А сказать было некому.
Даже сейчас, когда я вспоминаю, я тоже волнуюсь.
— Маленькая, что с тобой?!
Я вздрогнула. На пеньке, как всегда, сидел Гайдар и смотрел в мою сторону.
— Что случилось? Ты чем-то расстроена?
«Отец родной не заметил, а он заметил», — изумилась я.
— Иди сюда, — позвал Аркадий Петрович.
Я подошла и села рядом с ним на пень. Мне еще никогда не доводилось видеть его так близко. И только тут я приметила, какие у него усталые, почти измученные глаза и сколько мелких морщинок собралось вокруг них. Мне даже показалось, что он болен, и я хотела его об этом сразу же спросить...
— Рассказывай, — велел Гайдар.
Я растерялась. Мысли о нем смешались с прежними моими мыслями, и я только произнесла:
— Немцы угоняют наших в Германию... И подруг моих школьных угоняют тоже.
Похудевшее лицо его напряглось. Аркадий Петрович посмотрел прямо-прямо и только кивнул, показывая, что слушает.
— Сначала немцы объявили: кто хочет ехать в Германию добровольно? Добровольцам посулили разные льготы: паек семье, родных берут на любые работы, тоже с пайком.
Сами пошли и записались двое: парень из девятого класса (в десятый он только две недели и походил) и молодая женщина одна.
Тогда немцы на сходке сказали: не хотите добровольно — повезем.
И объявили: берут 1923, 1924 и 1925 год. Днем отправили как раз большую партию. Видели бы вы, сколько там было слез.
— Выходит, тревожный покой, о котором ты говорила в прошлый раз, кончился? Начались тревоги без покоя?.. А как тебе думается, почему поехали те двое?
— У парня семья на большом подозрении, — ответила я. — Отец их у немцев из-под самого носа ребят многих вывез — из ФЗУ, из нашей школы. Эвакуировал. Ну, кое-кто вернулся. Говорят, отец дошел до фронта и теперь в Красной Армии. А почему эта женщина поехала, не знаю.
— Веселенькая история, — произнес Аркадий Петрович, — отец в Красную Армию, а сын замаливать «грех» отца — в Германию? — Гайдар быстро поднялся и в волнении заходил по поляне. Глаза его горели. И было в них столько презрения, что я вся сжалась.
9
Дубинина Юлия Евдокимовна — главный врач Гельмязевской районной больницы. Снабжала отряд медикаментами. Была арестована и брошена в застенки гестапо одновременно с Машей. Расстреляна гитлеровцами в Золотоноше.