Подходит ко мне Гайдар. Вижу — взволнован, и настораживаюсь. Аркадий Петрович просит разрешить ему остаться в отряде Горелова.
В этом для меня не было ничего неожиданного. Гайдар по складу своему был романтик. С увлечением вспоминал он кавалерийские атаки времен гражданской войны. Ему все грезились набеги, налеты, засады — в общем, не скучная, не окопная война, а лихие партизанские действия.
Правда, незадолго до встречи с отрядом Горелова был у нас разговор, что хочется ему писать про авиацию, про летчиков.
Я обещал ему всяческое содействие. И даже слово такое шутя придумали — «авиакорреспондент».
И вот теперь эта просьба.
Конечно, был он отличный товарищ, редкой души человек, и я не хотел с ним расставаться. Но дело заключалось и в другом. Пока он находился в моей группе, я, сколько мог, удерживал его от излишне дерзких операций. И он со мной считался.
Стоило нам встретить партизан Горелова и поселиться рядом, как все переменилось. Вместе с бойцами отряда он совершал налет за налетом, и, зная его способность увлекаться, я опасался, что если его не «притормаживать», то в неумеренной своей отваге он может пойти на неоправданный риск.
И я ему отказал.
Приходит назавтра ко мне Федор Дмитриевич Горелов. От имени руководства отряда просит отпустить Гайдара в партизаны. Аркадий Петрович, объясняет он, необходим для пропагандистской работы. Немцы после своего прихода стали распространять газеты, листки, в которых сулили «золотые горы» украинскому народу. И ложь эту надо разоблачать. Кроме того, Гайдар может стать своего рода историографом отряда.
Конечно, Гайдар был для партизан счастливой находкой. Я это понимал, но боялся его оставить. Располагался лагерь в «пятачковом» лесу. И мой опыт подсказывал: продержаться здесь долго нельзя. К тому же дисциплина в отряде была неважной.
Как ни трудно мне было, Горелову я отказал тоже.
Вечером Аркадий Петрович подходит ко мне и комиссару группы, старшему политруку Евгению Федоровичу Белоконеву.
— Товарищ полковник, — обращается Гайдар, — я вновь прошу позволить мне перейти в партизанский отряд.
— Запрещаю вам не только этот переход, — оборвал я его. — Я категорически запрещаю даже разговоры на эту тему. Вы боец моей группы и пойдете к линии фронта вместе со всеми!
— Позвольте, Александр Дмитриевич, — переходя на дружеский тон, сказал он, — вам не подчиниться. Я не хотел говорить... Но я уже давно, к сожалению, не военнообязанный. Белобилетник. На войну я попал случайно. Как доброволец. Вернее, как «вольноопределяющийся», потому что уж очень просил и надоедал в военкомате и на медицинской комиссии...
И если вернусь я сейчас вместе с вами, то упекут меня куда-нибудь в армейские тылы, а к передовой и на гусиный перелет не допустят. И потом, я ведь писатель. А место писателя в гуще событий.
Здесь же, в партизанском отряде, в непростой этой обстановке, я и материал для себя найду, и пулемет мой без дела не соскучится.
Гайдар по-своему был прав. И приказать ему я уже вроде и не мог. Я мог только по-дружески просить. Но уговоры мои — увы! — действия не возымели. Попытки комиссара Белоконева помочь мне — тоже.
Так 13 или 14 октября Аркадий Петрович покинул дом лесника и окончательно поселился в партизанском отряде.
Мы уходили. И я пришел в лагерь проститься.
Аркадий Петрович пригласил меня в землянку. Там он протянул перевязанный шпагатом пакет. В нем были те два очерка, которые он когда-то нам читал.
Очень хотелось взять пакет с собой, но я объяснил, что нам предстоит пройти по немецким тылам в лучшем случае шестьсот километров, и я не уверен, что сумею донести бумаги в сохранности. Он помедлил, потом положил пакет на стол.
— Вы уходите в неизвестность, — произнес он. — Что ждет вас, да и нас, трудно сказать. И наша с вами сегодняшняя встреча, вероятно, последняя. И я прошу вас, Александр Дмитриевич, если дойдете, разыщите сына и передайте ему мой привет.
— Напишите Тимуру записку, — предложил я. — Записку я возьму.
Гайдар обрадовался и тут же, красным карандашом на листке, вырванном из тетради, написал, как он выразился, «напутствие сыну». Были в этом напутствии, помнится, такие слова: «Всегда будь Гайдаром. Учись. Люби мать. Не унывай и меня не забывай».
Размашисто расписался и нарисовал в верхнем углу звезду с расходящимися, как от солнца, лучами.
— Если увидите Тимура, — продолжал Аркадий Петрович, — передайте ему: я бы очень хотел, чтобы он тоже хоть немного был причастен к моей профессии. Знаете, товарищ полковник, труд писателя адский. Но если б вернули мне прожитые годы и спросили: «Кем бы ты заново хотел стать?» — я бы ответил: «Только писателем, чтобы нести людям большую человеческую правду. Перо в умелых руках — оружие могучее».