А когда убили Гайдара, то хлопцы вроде говорили, что Скрыпник отправился в Белую Церковь: там у него родня. Конечно, он многое мог бы вам рассказать, да и приходил, бывало, все с ним, с Аркадием Петровичем. Только думаю, что до Белой Церкви своей он так и не дошел или после погиб.
И в очерке «Партизанской тропой Гайдара», напечатанном в «Юности», я со слов Афанасии Федоровны написал: Наступило... двадцать шестое октября... Накануне партизаны повечеряли, отдохнули... Их было пятеро: Гайдар, работник милиции Александров, секретарь Сквирского райкома партии Никитченко, Скрыпник из Белой Церкви и еще один...
Однажды мне позвонили из «Юности»:
— Приходите скорей, для вас есть очень интересное письмо... От кого? Придете, сами увидите.
Я тут же приехал. Писала заведующая библиотекой из Гайсина Галина Даниловна Усольцева. Она сообщала: «Скрыпник из Белой Церкви», который был с Гайдаром 26 октября и которого, как она поняла из очерка, я считаю убитым, на самом деле жив. Его адрес...
Пусть простит меня Галина Даниловна, но письму ее поначалу я побоялся поверить. Найти после двадцати с лишним лет человека, который был с Гайдаром до последнего часа, до последней минуты... Человека, на глазах которого Аркадий Петрович, по всей видимости, погиб... В это страшно было поверить, чтобы потом не разочароваться.
И я написал Скрыпнику письмо с одной-единственной просьбой: подтвердить, что он, Василий Иванович, действительно был в отряде Горелова и встречался с Гайдаром...
И такое подтверждение пришло.
Чем больше я вчитывался в то, что писал мне Скрыпник, тем сильнее ощущал, как много несказанного остается за этими страницами. Запрятав в самый дальний ящик стола наполовину готовую рукопись, я снова уехал.
Путь мой лежал в Киев, Канев, снова в Лепляву, затем — в Калеберду, Гельмязево, тогдашний райцентр Драбово, областной центр Черкассы (там, в партархиве, хранились документы об отряде), затем в Гайсин и Львов, где живет семья Швайко. Везде меня ждали новые встречи и новые рассказы о Гайдаре.
...В Гайсин автобус прибыл вечером. Закинув в гостиницу чемодан, я отправился на поиски нужной мне улицы. Фонари еще не зажигали, номеров на домах я не мог разглядеть и наугад поднялся на крыльцо окруженного деревьями дома, чтобы спросить: где тут номер девятый?
Стучу, открывается дверь.
— Входите, — слышу я, — мы вас уже несколько дней ждем.
Передо мной Василий Иванович Скрыпник.
Знакомлюсь с семьей. Садимся ужинать. И до поздней ночи длится первая наша беседа. В гостиницу меня уже не отпускают. Укладывают в столовой на диване.
Долго лежу в темноте с открытыми глазами. Уснуть не дает мысль, что ведь это один из последних рубежей поиска.
...У Скрыпника я прожил несколько дней. Рассказал Василий Иванович о своей непростой судьбе. Об окружении (он находился в Тридцать седьмой армии) под Киевом. Об участии с 1942 года в подполье родного Гайсина. О диковинном звании «лейтенант-автоматчик», полученном в 1943 году в штрафной роте (он находился в ней до первого ранения по нелепому обвинению — «за пребывание на оккупированной врагом территории»). О встречах с Гайдаром осенью сорок первого. О бое у лесопильного завода. О лагере у Прохоровки. О том, что случилось после...
ГЛАВА XLI. «РЕБЯТА, НЕМЦЫ!»
А говорю я это вот к чему... раз и так и эдак конец выходит, то помри ты лучше за что-нибудь, чем ни за что, — помри толком, чтобы от этого красным польза была, а белым вред...
Аркадий Гайдар, «Сережка Чубатов»
Лагерь близ Прохоровки оставили под вечер, рассудив, что, пока доберутся до Леплявы, будет совсем темно.
Лесная дорога бежала вперед, сворачивая то влево, то вправо.
Партизаны двигались налегке. Каждому предстояло нести на себе не меньше двух-трех пудов, и потому автоматы и винтовки оставили в землянках. Положим, тяжесть от винтовки и не велика, но все-таки неудобно.
Сунули за пазуху по пистолету. Скрыпник, тот не расставался со своим наганом. И прихватили гранаты. В ритм ходьбе лимонки негромко стукались в карманах, да тихонько поскрипывало, раскачиваясь, пустое ведро.
Дорога, еще раз вильнув, выскочила на опушку. Собственно, то была даже не опушка. Просто здесь кончался лес, а в пятнадцати—двадцати метрах отсюда пролегала железнодорожная насыпь.
У самого края ее, слева, чернела будка путевого обходчика — маленькая сараюшка с одностворчатой покатой крышей. В сараюшке хранился инструмент и маленькая тележка на толстых колесах, чтобы обходчик, если ему надо, мог бы инструмент свой по рельсам возить, а не таскать на себе.