— Да я и не ранен совсем. Дело вот в чем. На фронте у меня случился приступ аппендицита, и я был отправлен в полевой госпиталь. Там начали мне делать операцию и уже почти закончили, а тут, откуда ни возьмись, налетели немецкие самолеты и начали бомбить. Хирург мне аппендикс-то отрезал, а зашивать рану не стал. Сунул в рану марлевый тампон, и меня в автомашину, да вот в этот санитарный поезд. Так я и остался с тампоном в боку. Вот посмотри, — сказал он мне.
Он поднял правую сторону своей гимнастерки, и я увидел слегка забинтованный и пропитанный кровью тампон, находящийся в большой ране на правой стороне живота.
— Ну и как же теперь? — спросил я.
— Врачи сказали, все заживет, только будет большой шрам на животе, — ответил он с усмешкой, а потом спросил: — А у тебя чего? Во что ты ранен?
— Ранен я в ногу. Видишь изуродованные пальцы? Но это все пустяки, а вот в боку у меня большая рана, осколок мины засел в ноге и очень сильно беспокоит. Нужна операция.
После этого солдат рассказал о себе. Познакомившись, мы понравились друг другу и решили держаться вместе. К вечеру, когда уже солнце почти село за горизонт, к нам пришел молодой мужчина с нарукавной белой повязкой полицая, который нам объявил:
— Все легко раненные и больные могут самостоятельно идти через железную дорогу на южную окраину села к зданию школы-десятилетки, где будет организован госпиталь.
Услышав это объявление, мы с моим новым товарищем медленно пошли к этой школе. Там мы встретили медицинскую сестру, которая уже поджидала нас. Она нам объявила:
— Легко раненные, располагайтесь на полу в коридоре школы.
Мы с товарищем, которого звали Федором, разместились рядом в дальнем углу от входной двери. С левой стороны от меня лег забинтованный по пояс и без рубашки, могучий по своему телосложению и высокий ростом мужчина лет тридцати. Мы познакомились с этим товарищем по несчастью. Он нам рассказал, что был ранен в Краснодаре во время бомбежки города. Они вместе с женой и дочкой в обеденный перерыв шли к себе домой. Неожиданно налетели немецкие самолеты и начали бомбить. Они побежали в свой дом. А в то время, когда уже почти вбежали на крыльцо своего дома, рядом упала бомба. Взрывом убило жену и дочь, а его ранило в правую руку и грудь. Он был тут же отправлен в санитарный поезд, но снова попал под бомбежку, на этот раз уже на станции Отрадокубанская.
Эту ночь мы провели в школе без всякой медицинской помощи, но я как-то уже успокоился и был очень рад тому, что попал в этот госпиталь и, возможно, получу здесь нужную медицинскую помощь.
На следующий день, примерно в обед, в дверях коридора появился офицер в немецкой форме со странными знаками на фуражке.
— Это что за офицер с белым черепом и костями на фуражке? — прошептал мне Федор.
— Я сам не знаю, — так же тихо ответил я.
На ремне этого офицера висел пистолет, а на груди был немецкий автомат. Мы все замерли в ожидании самого худшего для нас.
Оглядев всех нас, лежащих на полу коридора, он громко по-русски свирепым голосом заявил:
— Ну что, довоевались? За кого вы кровь-то свою проливали? Эх вы, дурачье! Наверно, орали: «За Сталина!» Ну, а теперь что? Теперь будете подыхать здесь.
Мы все с тревогой в сердце молчали, и только каждый думал про себя: «Кто ты есть сам-то? Предатель, изменник, гадина, если служишь у гитлеровцев». Мы все тревожно ждали, что будет дальше. И снова услышали от него такой вопрос:
— Жиды среди вас есть?
Все молчали, затаив дыхание. Слово «жиды» было для нас каким-то необычно звучащим, оскорбляющим все наши понятия о советской действительности. Это слово покоробило наши сердца чем-то очень скверным и страшным для нас, уже давно ушедшим в прошлое понятием о той оскорбительной кличке, которой подвергалась в царской России одна из наших национальностей.
— А! — снова заревел офицер. — Не хотите сказать! Так я сейчас сам разыщу их среди вас! — И он пошел по рядам лежащих на полу больных и раненых.
В этом большом коридоре мы лежали все вместе, и мужчины и женщины, вдоль противоположных стен коридора. Остановившись напротив одной старушки, голова которой была забинтована так, что было видно только ее лицо, он громко ей приказал:
— А ну, старая ведьма, вставай!
Когда старушка с тяжелым стоном приподнялась и села на полу, он задал ей такой вопрос:
— Говори, жидовка, где спрятала золото.
На этот вопрос гитлеровского офицера старушка дрожащим от испуга и волнения голосом ответила:
— Да что вы, какое у меня золото! Я ехала из Краснодара в эвакуацию вместе с дочкой, и мы попали на этой станции под бомбежку. Дочку у меня убило, а я была без сознания, и все, что было у нас, сгорело в вагоне, из которого нас еле спасли. Только дочка моя вот умерла, а я осталась живой, — старушка горько заплакала.