Мне стало так жаль эту худенькую, хрупкую женщину, что я пытался ее всячески успокоить и подбодрить:
— Ну зачем вы так думаете, что ваш муж где-то погиб или находится в плену. Не надо думать о плохом. Ведь тысячи солдат и командиров нашей армии отступали во время этих боев с оккупантами. И надо думать, что и ваш муж где-то находится живой, и придет то время, когда нас освободят от немцев.
После этих моих слов медсестра Валя как-то немного успокоилась и, по строгому секрету, сообщила, что у офицера в комнате есть радиоприемник. Он часто уезжает по разным делам на легковой автомашине, а приемник остается без присмотра. Однажды она, осмелившись, включила его, настроила на Москву и, услышав родной голос Москвы, с замиранием сердца прослушала сообщение от Совинформбюро.
— И вы знаете, немцы все врут. Москва и Ленинград на самом деле не «капут», как говорят они. А под Сталинградом идут тяжелые бои. Немцы остановлены также где-то в районе Орджоникидзе и Новороссийска.
— Слушайте, Валя, хоть это для вас очень рискованно, но как бы было хорошо, если бы вы еще раз прослушали Москву и все передали нам. Для нас, раненых, это было бы самым действенным средством для быстрого выздоравливания или, просто говоря, для поддержания нашего духа. А то многие из нас думают, что же будет дальше с нами, когда мы выздоровеем, и что делать тем, кто остался без ног или без рук, кому они будут нужны здесь, под немцами. Тем более что у многих раненых родные находятся на той стороне.
Валя внимательно и испытующе посмотрела мне в глаза и, некоторое время подумав, сказала:
— Хорошо, только для вас я буду это делать, но чтобы никто кроме вас не знал, откуда эти сведения.
Договорившись с Валей, я ушел в палату. Теперь мы очень часто получали от нее последние сведения с фронтов Великой Отечественной войны. Передавали все это по строгому секрету друг другу, и наши товарищи в палате как-то вдруг повеселели.
Однажды утром, зайдя к нам в палату, сестра Валя объявила:
— Больной Ильин! Сегодня вам сделают операцию. Идите за мной.
В операционной я обратил внимание, что на меня как-то внимательно и испытующе посмотрел наш хирург Василий Васильевич. Мне даже показалось, что он что-то знает обо мне, и я не ошибся.
— Ну, больной Ильин, — обратился он ко мне, — раздевайтесь и ложитесь на этот стол. У меня никаких анестезирующих средств нет, поэтому операцию будем делать без них. Уж потерпите немного.
Я разделся, лег на стол, стиснул зубы и приготовился к операции. Через некоторое время я почувствовал сильную боль в том месте ноги, где был осколок мины, а затем я услышал, как обо что-то звонкое ударил осколок, выпавший из раны. Я облегченно вздохнул.
— Ну что, Ильин, вам отдать на память этот немецкий подарочек или не нужно? — спросил он меня, показывая зажатый в пинцете довольно большой и острый со всех сторон осколок мины.
— Нет, спасибо. Выбросьте его куда-нибудь подальше, — ответил я.
Пока сестра Валя накладывала повязку на мою больную ногу, Василий Васильевич мне неожиданно вполголоса сказал:
— Я знаю кое-что о вас, Ильин, и знаю, что вы умеете держать язык за зубами. Поэтому я хочу вам сообщить. Скоро, думаю, у вас дело пойдет на поправку. Но вам нельзя долго оставаться в госпитале. Как только начнут подживать ваши раны, то нужно будет немедленно уходить отсюда. По секрету скажу вам, что немцы приказали всех выздоравливающих мужчин отправлять из госпиталя в лагерь военнопленных.
— Благодарю вас, Василий Васильевич, учтем это дело, — ответил я.
После операции мои раны стали подживать, и мы втроем решили в один из благоприятных дней уйти из госпиталя. Одним из моих товарищей оказался тот же Федор, с которым мы подружились в первый день нашего знакомства, а вторым был товарищ из Харькова. Звали его, кажется, Андреем. Он был ранен в ногу. Пулевым ранением у него была прострелена одна из больших берцовых костей.
Каким-то образом о моем уходе из госпиталя узнала та старушка, которая часто навещала меня. Она принесла мне из своего дома на больную ногу резиновую галошу с носком, а также старенькую телогрейку и летнюю кепку. Но, к огорчению этой женщины, кепка оказалась мне мала, а другой кепки не нашлось, поэтому она была вынуждена вшить клин. В общем, получилось так, как говорится в пословице: «С миру по нитке, голому рубаха». Накануне ухода из госпиталя я сообщил Вале, что мы собрались втроем уходить. В этот же день Валя вызвала меня из палаты и дала три удостоверения. Они были отпечатаны на немецких бланках, которые она, видимо, выкрала у офицера. Напечатаны они были на машинке на русском языке. Конечно, это были фальшивые документы, но для полиции, и особенно старост, они были вполне хороши, в чем мы убедились впоследствии.