Мужик этот совсем раскис и стал рыдать. Это были слезы отчаявшегося человека. Партизанам стало его жалко, и Гудков, молчавший некоторое время, вдруг объявил:
— Ну ладно, мы поверим тебе. Если у тебя действительно есть маленькие дети и ты это делаешь только ради них, то забирай своего Зеля и вези его в Белицы. А если ты врешь, то мы тебя не простим и найдем, где бы ты ни скрывался от нас. И больше не появляйся здесь, в нашей партизанской зоне. И передай всем, что если кто придет к нам шпионить, то домой живым не вернется.
Сначала этот мужик не мог понять, что его партизаны простили, а когда это до него дошло, то он так обрадовался, что начал твердить:
— Спасибо! Спасибо! Никогда не забуду ваше прощение. Никогда больше не пойду в вашу зону и остальным скажу, чтобы никаких заданий немцев не выполняли, — и, низко кланяясь Гудкову и другим партизанам, пятясь задом, вышел из этого дома.
— Ну, теперь его к нам ни один немец не заставит идти. Небось в штаны напустил с перепугу, — хмурясь, сказал Гудков.
Все больше и больше оружия доставали в последние дни февраля гудковцы, но и в бригаду прибывали новые бойцы, и оружия все еще не хватало. Как вдруг произошло неожиданное происшествие. С вечера за Обольцы поехала группа партизан из отряда Шныркевича с заданием найти оружие у местных жителей. Рано утром вернулись не все. Они привезли несколько винтовок и с полсотни патронов к ним. Утомленные за ночь партизаны еще сладко спали, когда поднялся командир отряда Шныркевич и тревожно спросил их:
— А что, Василь Короткевич еще не вернулся со своим напарником?
Шныркевич в тревоге прошелся по всем землянкам, внимательно вглядываясь в лица спящих партизан, стараясь найти среди них Василия и его напарника. Вчера вечером они вместе с другими поехали за Обольцы, но по дороге Шныркевич послал их с особым заданием в деревню Бабаедово. Они уже давно должны были вернуться в лагерь, но их все еще почему-то не было. Проснувшиеся партизаны начали высказывать разные догадки о причине их отсутствия. Один из пропавших, Василий Короткевич, прибывший в отряд из деревни Ревятичи, перед войной служил в Красной Армии командиром и, по мнению партизан, был надежный боец. Но вот другой, которого еще не все знали, как зовут, пришел в отряд только несколько дней тому назад. Этот новенький, появившийся в отряде, доложил Шныркевичу, что убежал из немецкого лагеря, несколько дней прятался в деревнях, а потом встретился с партизанами и добровольно вступил в отряд.
— А может быть, это совсем и не пленный, а подосланный к нам немецкий агент. У нас уже были такие случаи, — заметил кто-то.
— Все возможно, — подтвердил другой, — а теперь разведал, где наш лагерь находится, убил по дороге Василия, а сам вернулся к немцам и доложил им. Чего доброго, жди теперь непрошеных гостей ночью к нам в лес. Надо об этом доложить комбригу.
Комбриг Гудков, узнав от Шныркевича о случившемся, крепко выругался, зло сверкнув на него своими карими глазами, и приказал выставить дополнительные посты по всем направлениям из лагеря. Весь день и следующая ночь прошли в тревожном ожидании. Но партизаны еще надеялись и ждали возвращения Василия со своим напарником. Прошли еще сутки, а пропавшие так и не вернулись. Комбригу очень не хотелось покидать обжитые землянки зимнего лагеря, но делать было нечего, надо было сохранить людей и не подвергать их дополнительному риску. Гудков приказал покинуть лагерь. Но куда теперь ехать, он еще конкретно не знал. Поэтому решил пока с бригадой отъехать километров за 10–15 в другой лес и там временно переждать. Может быть, все обойдется. Вечером из зимнего лагеря большой партизанский обоз, проехав Взносное, двинулся по большаку через Бук в сторону Рыдомля.
Вместе со всеми разведчики тоже покинули свой «Терем» и примкнули своим небольшим обозом к обозу бригады. Была пасмурная погода, наступила оттепель. Я себя очень плохо чувствовал, видимо, заболел гриппом. Местные белорусы эту болезнь называют «костоломом». И правда, меня всего ломало так, как будто я перегрузил многие сотни килограммов груза и сильно устал. Я еле-еле тащил на себе ручной пулемет. Меня качало из стороны в сторону, как пьяного, поднялась температура. В довершение всего пошел мокрый снег с дождем, и я почувствовал, как холодные струйки дождя протекают мне за спину по разгоряченному телу.
Переехав по льду через речку Усвейка, наш обоз свернул вправо и, проехав на север еще несколько километров, остановился в глухом лесу. Комбриг приказал костров не разжигать, чтобы не обнаружить себя. Снег был раскисший от дождя, с веток сосен и елей срывались крупные капли дождя и таявшего снега. В лесу было холодно и очень неуютно. Прислонившись к стволу елки, я потихоньку задремал. Среди ночи часовые, выставленные во все стороны от временного лагеря, прибежали к месту расположения комбрига и подняли тревогу: