Каждый день начинался с обязательного для всех урока — занятий с педагогом. Батман-жете и батман-балансе, плие и деми-плие — работа для ног, прыжки — по-кошачьи мягкие па-де-ша и широкие летящие гранд-жете — развитие «балона», способности парить в воздухе, а в конце разные экзерсизы: связки элементов, приближение к танцу.
Сегодня после урока и небольшого перерыва — еще репетиция первого лебединого акта на сцене. Артистки в рабочих костюмах — гимнастические трико, толстые шерстяные чулки — не похожи на лебедей, скорей на толпу туристов. Алексей-принц в гимнастическом комбинезоне поискал глазами носатенькую Королькову. Что это? Она уже танцует в шестерке подруг Одетты. Молодец Королькова! Она заметила его взгляд, смутилась. Он ей улыбнулся. А кто-то уже шептал сзади: «Анька, Турман на тебя глаз положил, счастливица». Фамилия Алексея была Турманов, в труппе почти открыто звали его «Турманом». Лестное прозвище не таили: голубь-турман — мастер сложных полетов. Алексея в труппе любили — за увлеченность работой, за отзывчивость и доброту.
В перерыве девчонки из кордебалета начали поддразнивать Королькову, одни добродушно, другие завистливо, с колкостями: принц на нее посматривает, они давно приметили, нечего скромничать, хитрить, глазки опускать, «в тихом омуте…», к чему скрытничать и т. д., и т. п.
Аня слушала, улыбалась, вдруг губы у нее задрожали, и она бросилась за кулисы. Две подружки, самые близкие, пошли следом. Они знали, что Аня влюблена в Турмана. Подруги нашли всхлипывающую Аню, нос у нее покраснел, щеки в пятнах.
— Дура ты, Анька, нашла с чего реветь: ну, посмеялись, пошутили. Кончай, выйдешь заплаканная — глупо ведь.
— Девочки, я люблю его, это же серьезно, девочки. Я не хочу слушать эту болтовню. Я для него готова… Вы даже не знаете, как я…
— Даже сцену готова бросить, — ехидно подсказала одна.
— Даже спать с ним согласна, — хихикнула другая.
Они сказали одновременно, Аня не успела ответить, только плечами передернула, — всех звали на сцену. Они побежали, привычно выворачивая ступни, занимать свои места. Балетмейстер уже хлопал в ладоши, требуя тишины.
Королькова приладилась в своей шестерке, легким движением скрестила руки, чуть выдвинув их вперед и опустив к коленям.
«Вот еще глупости», — подумала она, одновременно оценивая свои слезы и слова подруг.
Никогда, ни за что не бросит она сцену! Она только начинает и будет танцевать всегда, всю жизнь. Станет знаменитой, да, да. На афишах будут писать: «Партию Одетты исполняет Анна Королькова»…
Аня вздохнула прерывисто, ей все еще хотелось плакать.
…Вот та-кими буквами будут писать ее имя на афишах… А принца будет танцевать Турман. Ах, нет, у нее будет другой партнер, Турман уже постареет…
Дирижер стукнул палочкой. Аня вздохнула глубоко, мирно, чуть шевельнулась и застыла, следя за музыкой, ожидая своего такта, чтобы вступить вовремя, легко и точно.
В артистическом буфете кипел самовар, стойка сверкала металлом, стеклом, манила свежеприготовленными закусками, бутербродами, пирожками. Буфет поджидал артистов с репетиции, сейчас у них перерыв.
Первыми прибежали балеринки из кордебалета. Фойе наполнилось девичьим щебетом, смехом, но тут же голоса притихли, в буфет пришли старшие, среди них Турманов с женой.
Алексей стал в очередь, хотя перед ним расступились, приглашая быть первым. Он этого не заметил.
Над стойкой мелькали худые женские руки, наливая в стаканы чай, кефир, накладывая на тарелки еду. На месте Клавы оказалась немолодая юркая женщина в белом переднике, с накрахмаленной кружевной короной на голове.
— Где же Клава? — спросил Алексей удивленно.
— Клава ушла надолго. Отправилась в декретный отпуск, — ответили сразу двое.
— Вот оно что!
Инна взглянула на мужа, ей послышалось удивление в его голосе. Но Клава замужняя молодая женщина — дело обычное.
Алексей вдруг рассмеялся.
— Ты что? — спросила Инна тревожно. Какой-то он странный сегодня.
— Ничего, ничего, — пробормотал Алексей, — вспомнилась одна смешная история.
Его озадачило чувство, с которым он принял известие о Клаве. Не ревность, конечно — смешно! — но все же нечто ревнивое… Может, зависть? Они ведь сродни.
Садясь за стол рядом с Инной, такой милой в мохнатом свитере поверх гимнастического трико, Турманов подумал жестко: «Нет, артистам надо жениться на простых женщинах — учительницах, врачах, редактрисах…»
Потихоньку Инна наблюдала за мужем из-под длинных ресниц. Видно, он чем-то расстроен. Откусывает сразу от двух бутербродов — колбасу, сыр — и не замечает. А-а, вот в чем дело: Клавина новость навела его вновь на мысли о ребенке! Это превращается в болезненную одержимость…
А вдруг она потеряет мужа? Нет, не в том смысле, что он заболеет, умрет, а в самом простом: найдется влюбленная женщина, захочет родить от него, и, когда это случится, он оставит Инну и уйдет к той, к ребенку. Инна вздохнула, тоскуя, — придется бросить сцену, не сейчас, но в ближайшие два-три года, что делать…
В тревожных раздумьях допивала она чай. Вдруг что-то мягкое коснулось ее ног, погладило нежно по икрам. Инна взглянула под столик — серая пушистая кошка прижалась к ногам. Кошка смотрела на Инну зелеными мерцающими глазами. Инна бросила ей кусочек колбасы.
У кошки была маленькая головка и толстые раздувшиеся бока. «Вот и Клавина кошка скоро родит», — подумала Инна и тотчас вспомнила давешний сон.
Одно за другим, все вместе и сразу предрекало Инне поворот в жизни. Она, как большинство актеров, верила в предзнаменования.
«Видно, такова судьба», — подумала Инна обреченно.
Женщина не ведала, что поворот этот уже свершился.
Об этом знала пока только кошка, попросившая у женщины кусочек колбасы.