После того как он перестал посещать кофейню Ибн Амина в Шейх Захире, где над ним постоянно посмеивались из-за его «несчастной любви» к Гитлеру, он замкнулся, ушел, как он говорил, в подполье. Свою «партию», однако, сохранил. В ней, правда, состоял теперь только Абу Самира. Все невысказанные обиды, всю накопленную желчь, всю злость и презрение, которые он питал к своим бывшим единомышленникам, предавшим его, Абу Хамид откровенно мог высказать только Абу Самире. И ему очень хотелось, чтобы тот был свидетелем его реабилитации. Чтобы тот услышал, как сам Надим и Кямиль назвали его «золотым человеком». Он радовался своей победе больше, чем в свое время радовался победам Гитлера. К нему пришли за помощью — значит, тем самым признали и его прошлые заслуги как последовательного борца против колонизаторов. Он и сейчас готов доказать свою преданность делу борьбы за независимость. Абу Хамид с воодушевлением заговорил о том, что готов сделать гораздо больше того, о чем его просят. Вынужденное безделье совсем измучило его.
— Вы только скажите, что нужно сделать! Бросить бомбу? Заложить взрывчатку? Поджечь французские казармы? Я на все пойду. Можете на меня положиться. Готов даже жизнью пожертвовать.
— Обожди, обожди, Абу Хамид, — остановил его пылкие излияния Кямиль. — Нам нужны не только взрывы и пожары. Для этого еще не пришло время. Мы должны сначала провести подготовку. А это можно делать исподволь. В первую очередь необходимо выяснить намерения противника. Узнать все, что происходит в Джубе, в лагере Муршида… У тебя есть там клиенты?
— В Джубе нет, но есть в Хиффе — это совсем рядом. Короче говоря, вы мне дали поручение, а уж как его выполнить — мое дело.
— Ладно, мы даем тебе это поручение, но с одним условием, — сказал Кямиль.
— С каким? — испуганно спросил Абу Хамид, подавшись всем телом вперед, будто приготовился к отражению возможного удара.
— О нашем разговоре никому ни слова. Нигде — ни в кофейне, ни дома, ни на улице.
— Можете быть спокойны! Я в кофейни вообще теперь не хожу.
— Ходи — тебе никто не запрещает. Сиди там, сколько душеньке угодно. Только сам помалкивай — больше слушай. Как говорят на базаре, покупай, а сам ничего не продавай.
— А если начнут приставать, спрашивать, что нового?
— Ну тогда расскажи им что-нибудь про Гитлера, — с лукавой улыбкой посоветовал Кямиль.
Надим засмеялся. Абу Хамид, поняв шутку, тоже рассмеялся.
— Намек и совет ваш понял, — сказал он, перестав смеяться. — Больше никаких разъяснений не требуется.
Когда гости ушли, Абу Хамид принялся снова стучать по остывшей за это время железяке. Потом отбросил ее в сторону. Свернул сигарету и, закурив, стал ходить взад-вперед по кузнице. Ему не терпелось поделиться с кем-нибудь радостью, которая переполняла его.
— Абу Самира! Бросай свои арбузы и помидоры, иди сюда. Есть хорошие вести! — крикнул он в открытую дверь. Не дождавшись от него ответа, Абу Хамид раздраженно повторил: — Абу Самира, тебе же говорят: оставь свое гнилье! Есть важное дело!
Но у Абу Самиры был свой взгляд на дела — важнее торговли для него ничего не могло быть. Поэтому он сделал вид, что не слышит Абу Хамида, и продолжал азартно торговаться с покупательницей.
Такое безразличие к таким важным событиям — это уж чересчур! Абу Хамид выглянул в дверь и, разъяренный, набросился на Абу Самиру:
— Ты что, оглох от своего собственного крика? Или для тебя ничего другого в мире не существует, кроме твоих паршивых арбузов? Тебе же говорят: есть важное дело! А ты и ухом не ведешь. Сидишь, как клушка, на арбузах, боишься с места сдвинуться! Для тебя арбуз, наверное, дороже самого аллаха.
Абу Самира, не на шутку испугавшись, сразу засуетился, поспешил навстречу Абу Хамиду.
— Не богохульствуй! Ну зачем гневаться? — подобострастно заглядывая Абу Хамиду в глаза, заговорил он. — Что там у тебя могло стрястись? Дай бой, надеюсь, что-нибудь хорошее?
— Не то слово, Абу Самира! — воскликнул Абу Хамид, заключая его в свои объятия. — Все идет прекрасно! Отлично!.. Запомни, Абу Самира, сегодняшний день! Нашу партию опять признали!..