Он умел идти на риск и знал, когда можно рисковать. К морю относился не просто с уважением, а с каким-то благоговением. Считал большим грехом, например, плевать в море.
«Вот оно царство бескрайнее! Самое богатое, самое могущественное!» — восклицал он, широко разводя руками, словно поклоняясь своему единственному идолу.
А когда налетал вдруг ветер, он словно пьянел.
«А ну, ребята! — кричал он возбужденно. — Ставьте все паруса! Все до одного!»
«Может, капитан, не все? Ветер и так хороший».
«Сам вижу, что хороший. Потому и надо поднять все паруса — такой ветер не часто бывает. Он ведь капризный и непостоянный, как женщина. А если женщина вам подмигнула, неужто вы пройдете мимо и останетесь равнодушны?»
Он вглядывается вдаль и уже разговаривает не с моряками, а будто исповедуется перед своим божеством — морем.
«Иногда я и сам себя не пойму. Вроде человек твердый, а люди говорят, мягкий. Одни говорят — щедрый, другие — жадный. До сих пор не знаю, верю я в бога или не верю. Пью, гуляю, наслаждаюсь жизнью, грешу напропалую, но в то же время хочу, чтобы все грехи мне отпустили. Я никогда не плюю в колодец, из которого люди пьют. А о море и говорить не стоит — оно нас кормит. И не было ни одной женщины, которой я не оставил бы после проведенной у нее ночи букет цветов. Всему меня научило море. Оно учит всех людей. Нет школы лучше. Кто уж в ней не выучится, тот неучем и умрет».
Таруси и в самом деле чувствует себя прилежным учеником, который добровольно заточил себя в стенах школы, променяв все радости жизни на учебу, на познание мудрости жизни.
А ночью и в часы рассвета он, как часовой, ходит по палубе, заглянет в каждый угол, проверит паруса, спустится в трюм, зайдет в кубрик, где спят матросы, — может, кому плохо: для них он все равно что отец.
Да и сами моряки не раз признавались Таруси:
— Ты для нас и отец и старший брат. И мы любим тебя, как родного.
— Ну, раз у меня нет детей, выходит — вы мои дети, — отшучивался Таруси.
— А почему, капитан, ты не женат?
— Да так уж получилось… Когда надо было жениться, боялся расстаться с холостяцкой жизнью, а когда холостяцкая жизнь надоела, вроде и жениться уж поздно. Наверное, и женщины нет такой, которая могла бы меня удержать около себя. Есть и еще причина. Семья для моряка, по-моему, только обуза. Уходишь в море, как солдат на войну. Не знаешь, вернешься ли. А сколько моряки оставили вдов и сирот? От одной этой мысли сердце кровью обливается. Вот и боялся обзаводиться семьей. А если уж быть откровенным, то просто не сумел поймать в свои сети хоть одну женщину.
— Это ты скромничаешь, капитан! А Мария?
— Она не хочет выходить за меня замуж.
— Ну есть, наверное, и другие. Говорят, у тебя чуть не в каждом порту зазноба имеется.
— Кто говорит?
— Да ладно, капитан, чего скрываешь? Все моряки говорят.
— А вы-то сами святоши, что ли? У вас разве нет никого?
— Аллах не дал. Мы ведь все равно что божьи странники.
— Врите, врите! У моряка, говорят, в каждом порту и свой маяк и свой кабак.
— Есть, да не у всех.
— Может, не у всех, но у большинства. Уходит моряк из дому на несколько месяцев, дышит морем, и один только запах моря пьянит моряка, как вино. От него кровь начинает бурлить. Чувствуешь себя настоящим мужчиной. Кто его может за это осудить? Была бы у меня жена, я бы сказал ей: не надо говорить детям много хороших слов об отце, скажи им только, что он был смелым и честным. И это сущая правда. Пусть и они будут такими!
— А могут и не стать такими!
— Не станут? Значит, это не мои дети. Моряк плавает, плавает, а жена-то не святая: ждет, ждет — да и согрешит однажды…
Моряки хохочут.
— Это ты брось, капитан! Хочешь, чтобы мы не верили нашим женам?
— Боже сохрани, ребята! Я же не о вас, а вообще о моряках. Вы у меня, прохвосты, знаете, как умаслить своих жен. Пока вы плаваете, силы для них копите, да еще и подарки привозите. И правильно делаете. Любите своих жен, любите свои семьи. Семья — это радость!