— Да, Абу Хамид, попали, видно, мы с тобой в ловушку, — произнес Таруси, стараясь быть серьезным. — Наверное, сегодня уже не придется слушать радио в кофейне. Полиция что-то пронюхала.
— Объясни ты мне все толком! — попросил Абу Хамид.
И чтобы не выдать своего волнения, он, усевшись на стул, добавил, стараясь казаться спокойным:
— По-моему, тебе, Таруси, волноваться нечего. Тебе-то они ничего не сделают, эти прихвостни приблудных собак! Ты же знаешь, что Роммель уже в Эль-Аламейне.
— Эль-Аламейн, братец, далеко, — ухмыльнулся Таруси. — А вот за моей кофейней полиция уже следит. Так что надо что-то делать.
— А ты что предлагаешь? — спросил Абу Хамид.
— Радио по-прежнему в твоем распоряжении. Слушай себе на здоровье, но не в кофейне. Ясно одно: тут не обошлось без наших недругов.
— Думаешь, Кямиль и его дружки?
— Ну что ты! Учитель Кямиль — враг Гитлера, но не наш.
— Э-э, Таруси, ты еще не знаешь этих голубчиков!
— Почему? Я достаточно хорошо знаю всех своих посетителей. Но сейчас речь не об этом. Ты, Абу Хамид, вот что не забывай: как бы там ни было, слушать Берлин теперь нельзя.
Они говорили вполголоса, уединившись в углу кофейни. Посетители почти все уже разошлись. Абу Мухаммед, как всегда, нес свою вахту у мангала. Он стоял спиной к стене, где была специально выдолблена ниша для приемника.
Этот приемник Таруси привез еще до войны. Он был очень рад своему приобретению и почти не разлучался с ним. Часами он мог просиживать у радиоприемника, слушая разноязычные голоса мира. Когда появилась кофейня, он посоветовался с Абу Мухаммедом, куда лучше поставить приемник.
Абу Мухаммед высказался за то, чтобы он стоял в кофейне на самом видном месте, чтобы все посетители могли его видеть и слышать. Но Таруси не согласился с ним.
— Я его приобрел для себя, а не для посетителей.
— Ну тогда спрячь его в сундук и сиди на нем.
Таруси рассмеялся.
— А ты думаешь, это игрушка?
— Я ничего не думаю, — проворчал Абу Мухаммед. — Делай как знаешь.
Таруси внимательно осмотрел кофейню, прошел за стойку, встал на стул и молча начал долбить в стене нишу. Потом он обмотал приемник тряпкой и, заталкивая в нишу, строго наказал Абу Мухаммеду:
— Чтобы никто без моего ведома приемник не трогал, понятно?
Обычно Таруси всегда разрешал пользоваться приемником, и все посетители крутили приемник как хотели, пока это им не надоедало. Потом они оставили его в покое. Долгое время до него почти никто и не дотрагивался. Но началась война. В Сирию вступили союзные войска. В кофейню зачастили ночные посетители, которые приходили специально послушать радио. Особенно их интересовало, что передают «оттуда». Они, не спрашивая разрешения у Таруси, сами доставали приемник из ниши, ставили его на стол посреди кофейни и, обступив его плотным кольцом, внимательно следили за медленно вертящейся по шкале стрелкой. Когда она наконец останавливалась на отметке «Берлин» и раздавался знакомый голос арабского диктора Юниса: «Эй, арабы!» — лица их сразу становились сосредоточенно-внимательными и все замолкали. Послушав последние новости, расходились кто куда. Абу Хамид направлялся в другие кофейни, где уже в своей интерпретации пересказывал берлинские новости, добавляя и изменяя их, как ему заблагорассудится.
Так было. Но теперь, раз уж полиция пронюхала, больше так продолжаться не может. Надо искать какой-то другой выход.
— А от батареи приемник тоже работает? — спросил Абу Хамид после долгого раздумья.
— Тебе лучше знать… А что из этого?
— Увидишь… У меня есть одна идея.
Таруси рассмеялся:
— Что за идея?
— Предоставь все сделать мне самому.
Абу Хамид не сразу раскрыл свой план. Когда в кофейне, как обычно, собрались ее постоянные ночные посетители, Абу Хамид с таинственным видом объявил всем, что сегодня они слушают Юниса в последний раз, да и то благодаря самопожертвованию Абу Мухаммеда, который караулит у кофейни, и Таруси, который рискует из-за них попасть в тюрьму. Когда передача кончилась, Абу Хамид громко спросил:
— Хотите и дальше слушать?
— Хотим! — раздалось сразу несколько голосов.
— Тогда у меня есть предложение!
— Какое? Говори! Не тяни!
— Тут нет никого посторонних?
— Нет никого. Все свои.
Тогда Абу Хамид вытащил несколько монет и бросил их на стол:
— Пусть каждый кладет столько, сколько может! А дальше положитесь на меня. Вы верите мне или нет? — уже патетически спросил Абу Хамид, брызжа слюной.
— Верим. Но ты все-таки объясни нам, что ты задумал?