Человек говорит: «Все брошу, убегу завтра же!» Но приходит завтра, и он ничего не бросает. Никуда не убегает. Хоть на ногах у него и кандалов вроде нет и к стене он цепями не прикован. Не бежит — не пробил еще его час. Час, которого он ждет и которого, может быть, никогда не дождется. И все же он терпеливо ждет и верит, что он настанет.
Верил и Таруси. И не только верил — упорным, хоть и нелюбимым трудом старался ускорить его приход. В своей вере он был искренен, а в труде — настойчив. Конечно, не по душе была ему такая жизнь. Но он мирился с нею, ибо жил рядом с морем, на этих скалах, которые он сам себе облюбовал, бросив здесь якорь.
ГЛАВА 2
Хотя Таруси и считал, что удачно пришвартовался к этим скалам, но где-то в тайниках души он, как всякий человек, делающий вынужденную остановку на полдороге, ощущал беспокойство. Да, были у него и вера и силы. Но двигаться дальше вперед он не мог, а назад путь тоже отрезан. Ничего не оставалось, как только ждать. И он ждал.
Когда он сидел, прислонившись спиной к скале, или механически, через силу, занимался хозяйством в кофейне, он все думал и думал. И думы эти были невеселые. В нем кипела ярость против чуждого для него мира. Ему хотелось разорвать на части всех, кто делает и без того невыносимую жизнь еще более мрачной и трудной. Но как он может это изменить? Что он может предпринять, не двигаясь вперед, остановившись на полпути? Эта мысль не давала ему покоя. Она таила в себе вызов. Напоминала о существующей несправедливости и подлости. Возбуждала и еще больше взвинчивала натянутые до предела нервы…
До его слуха донесся неясный шум. Раздался звон разбитого стекла. Это в кофейне… Послышались крики. Вперемежку с отборной бранью прозвучало и его имя. По берегу бежали люди. Размахивая руками, они кричали:
— Таруси! В кофейне — драка!
Стряхнув с себя оцепенение, он стремглав бросился в кофейню. Все здесь было перевернуто вверх дном. Стулья разбросаны, столы опрокинуты, на полу — осколки стекол. В одном углу несколько моряков держали Салиха Барру. Тот вырывался, осыпая их бранью, и хрипло кричал:
— Пустите! Пустите! Я из него котлету сделаю!..
В другом углу моряки окружили Абу Мухаммеда.
Одна его щека багровела — наверное, от пощечины Салиха. Из глаз вот-вот готовы были брызнуть слезы.
— Что здесь произошло? Тебя ударили? — спросил у него Таруси.
Моряки все разом зашумели, загалдели, замахали руками. Абу Мухаммед тоже что-то бормотал, оправдывался. А Салих все еще вырывался из рук моряков и орал:
— Пустите, пустите меня!..
Таруси поднял руки вверх. Моряки расступились. Гнев, давно уже копившийся у него внутри, властно охватывал его. Он чувствовал, что не может больше владеть собой. Чаша терпения переполнилась. Злоба душила его, и он должен был дать ей волю. Только тогда он будет удовлетворен. Пусть же произойдет то, что рано или поздно должно было произойти. Именно в такие минуты в человеке, он знал это по себе, крепнет решение дать отпор любому, кто посягает на его честь. Даже если придется поплатиться жизнью.
Этот Салих Барру только выдает себя за моряка. Но с морем у него нет ничего общего. Он бандит. Да он и сам этого не скрывает, даже похваляется этим. «Я с ножом в руках родился», — говорил он. Всякому понятно, что в кофейню его подослал Абу Рашид — негласный хозяин порта, чтобы припугнуть Таруси, подмять его под себя или заставить покинуть эти скалы навсегда. Но не на того напал. Таруси не подчинится. Он готов защищать свое право, драться до смерти, до последнего вздоха. Отступать некуда. Сейчас можно идти только вперед.
Салих все бесновался. Моряки вытолкнули его из кофейни. Таруси выбежал следом за ним. Некоторые посетители, чтобы не попасть в историю, незаметно стали расходиться. Другие же, предвкушая драку, высыпали из кофейни. Большинство, конечно, были на стороне Таруси. На Салиха многие в порту имели зуб.
Его давно уже хотели проучить за хвастовство и наглое вымогательство. А сейчас он совсем распоясался. Устроил настоящий погром в кофейне. Ни за что ни про что избил Абу Мухаммеда и еще угрожает самому Таруси. После всего этого Таруси ничего не остается, как закрыть свою кофейню и убраться восвояси… Или же проучить наконец этого мерзавца.