Капитан Кадри громко хлопнул в ладоши — потребовал для наргиле горящего уголька.
— Ну ладно, пошумели, и хватит на сегодня! — сказал он, сразу посерьезнев. — Интересно, куда это направились наши коллеги?
— Кто их знает, — ответил за всех Абу Фадал. — Говорят, Рахмуни ловит сурков, ну а другие, наверное, в море. Сегодня ведь тихо.
— Не очень-то верьте этому затишью, того и жди чего-нибудь, — подал из-за стойки голос Абу Мухаммед. — Таруси недаром сказал, после полудня будет шторм.
— Вряд ли, — возразил Джунди. — Погода вон какая хорошая!
— Хорошая, да ненадолго, — ответил Абу Мухаммед. — Февраль — месяц вероломный, говорит всегда Таруси…
— Да что твой Таруси, пророк, что ли? — взорвался Джунди.
— А может, и так, тебе что, завидно? — огрызнулся Абу Мухаммед.
— Не богохульствуй, дядя! Так и аллаха можно прогневить.
— Я не хочу никого гневить. Сам в погоде я не очень-то разбираюсь. Что слышал, то и повторяю.
Джунди затянулся несколько раз, булькая водой в наргиле, потом, вытащив изо рта мундштук, заключил:
— Ну, чего тут из пустого в порожнее переливать. Погода сама за себя говорит. Посмотрите, как солнце припекает.
— Сейчас ясно и штиль, потом дождь и шторм, на море всегда так. На все воля аллаха, — тасуя карты, философски заметил пожилой моряк.
— Твоя правда, — поддержали его моряки, — на все воля аллаха.
— Абу Мухаммед! — закричал Ахмад. — Налей-ка нам еще по чашечке!
— Шиш вам, а не кофе, многого захотели. Деньги сначала давайте. А ты, паршивец, — погрозил Абу Мухаммед Ахмаду, — чего здесь рассиживаешься? Пока не вернулся Таруси, лучше сбегай и купи наргиле вместо того, что ты разбил. Да побыстрее пошевеливайся, Таруси вернется после полудня.
Ахмад что-то проворчал, но с места не сдвинулся. «Таруси ушел в море и раньше вечера не вернется, — подумал он, — так что времени у меня достаточно».
Абу Мухаммед, словно прочитав мысли Ахмада, подошел к нему и на ухо шепнул:
— Беги, да быстрее покупай наргиле! Таруси не в море, он у Умм Хасан в Рамле.
ГЛАВА 8
Квартал Рамл, хоть и не считался окраиной, находился как бы на отшибе, в северо-восточной части города. Он пользовался дурной славой, чему был обязан двум заведениям — тюрьме и публичному дому, которые располагались по соседству друг с другом. Обычно жители города, прогуливавшиеся по набережной, сюда никогда не заглядывали. Они сразу поворачивали назад, дойдя до какой-то невидимой черты, которая служила как бы границей между двумя мирами: миром высоконравственной морали и безнравственности. Перейти эту границу значило преступить требования морали.
К этим заведениям приткнулось всего лишь несколько домиков, их построили люди безусловно мужественные, пренебрегшие предрассудками и людской молвой. В одном из таких домиков и поселилась Умм Хасан. Основная же часть квартала располагалась чуть поодаль от этих заведений.
Оба эти заведения — и тюрьма и публичный дом, — хоть и были воплощением безнравственности, в свою очередь представляли собой тоже два диаметрально противоположных мира. Студенты, которым недавно только преподнесли основы общественной морали и прочих социальных наук, любили обычно, показывая пальцем на эти дома, патетически произносить: «Вот они, контрасты жизни во плоти: тут рабство и цепи, а напротив свобода без каких-либо пут морали!»
Томившиеся от скуки заключенные, прижавшись лицом к железной решетке, бросали голодные похотливые взгляды в окна дома напротив, в котором были заточены так называемые свободные девицы, зарабатывавшие себе на жизнь телом. Когда одна из них появлялась на балконе, заключенные начинали размахивать руками, делать ей различные знаки, свистеть, улюлюкать, обзывая ее грязными, непристойными словами. Та, не оставаясь в долгу, отвечала им каким-нибудь неприличным жестом и тут же скрывалась за шторой.
Из публичного дома день и ночь доносилась музыка — турецкие и арабские мелодии. Чаще всего звучали песни Фарида Атраша. Патефонным пластинкам нестройно вторили пьяные охрипшие голоса гостей и обитательниц дома. Время от времени из окон высовывались в нижнем белье накрашенные девицы. Они, словно дразня арестантов, прохаживались с горделивым видом перед окнами, выходили на крышу, маячили в дверях. Заключенным казалось, что они ощущают даже их запах. Втягивая носом воздух, кто-нибудь мечтательно говорил:
— Эх, как только выйду, первым делом навещу соседок! Надо же в конце концов познакомиться. Столько лет рядом жили.