А жизнь со всеми ее трудностями и невзгодами была прекрасна — как вот это июньское утро.
ГЛАВА 5
В кофейне Абу Заккура было, как всегда, людно — не сразу найдешь свободное место. Хозяин кофейни, краснощекий великан с пышными, закрученными кверху усами, стоял за перегородкой. Пощипывая усы, он время от времени косил взгляд в сторону двери, явно кого-то поджидая.
В дальнем углу на своем обычном месте сидел со скучающим видом всеми забытый и заброшенный Абу Хамид. Его группа давно распалась. Никто больше не спрашивал у него о последних новостях. После того как Германия капитулировала, он стал мишенью для насмешек.
— Абу Хамид, а как поживает твой Юнис? — подтрунивали над ним знакомые. — Как же это ты его не раскусил? Распинался по радио, прославлял великую Германию, а сам, оказывается, работал на англичан! Вот тебе и Юнис!
Абу Хамид, после того как его совсем извели подобными шутками в кофейне Ибн Амина, перебрался из квартала Шейх Захир в квартал Шахэддин, в кофейню Абу Заккура. Теперь он уже не бегал делиться новостями, а большую часть времени проводил в своей кузнице на рынке, которую совсем было забросил из-за этого проклятого Юниса.
Под навесом за столиком в кругу наиболее солидных и почтенных посетителей сидел Исмаил Куса, который, как всегда, рассуждал о политике и, как всегда, защищал правительство. Остальные же внимательно слушали его. Исмаил Куса был здесь как бы представителем и защитником правящего блока, к которому многие имели свои претензии. Поэтому ему приходилось отбиваться от разных нападок на блок, разъяснять его политику, отвечать на вопросы, зачастую довольно каверзные. Исмаил ссылался на всякие трудности, на особые условия, на объективные обстоятельства, на соображения высшей политики и уверял, что Франция обязательно выведет свои войска. Но на вопрос, когда же это произойдет, он не мог дать вразумительного ответа и только беспомощно разводил руками.
А народ — не только в Латакии, но и во всей Сирии — именно этот вопрос больше всего волновал и тревожил. В Дамаске и во многих других городах страны вспыхивали забастовки, проходили бурные демонстрации, закрывались школы, устраивались митинги. Несмотря ни на какие преграды и препоны, вести об этом докатывались до самых глухих уголков страны. Люди обсуждали их, говорили о них, спорили. Атмосфера в стране все более накалялась. Тучи сгущались, предвещая бурю.
Люди, имевшие различные, подчас диаметрально противоположные взгляды, убеждения, забывали о своих старых распрях, когда речь заходила о главном — об опасности, угрожавшей независимости страны. Призывы, исходившие из Дамаска, встречали отклик и в Халебе, и в Хомсе, и в Хаме, и в Сувейде, и в Латакии. Люди, принадлежавшие разным религиозным общинам, в час опасности сплачивались, объединялись. Как ни старались враги разобщить народ, рассорить поднявшихся на борьбу людей, ничего у них не получалось, и даже самые искусные их интриги никого не могли обмануть.
В Латакии по-прежнему враждовали между собой различные кварталы, ссорились соседи, шла жестокая конкурентная борьба между дельцами; учитель Кямиль с жаром отстаивал свои взгляды, которые другие считали крамолой; рабочие боролись с предпринимателями, феллахи — с помещиками; но это не мешало представителям этих самых различных групп собираться вместе, чтобы обсуждать вопросы, касающиеся будущего страны.