Выбрать главу

— Шампанское.

— Что необходимо для приличия дома?

— Принимать гостей…

Ребенок знал, что соседи Кальницкие оказывают маме честь, приглашая нас к праздничному обеду: у них будет судак по-польски! Либерал Андреевский, бывший городской голова, при котором отец служил заведующим городским детским садом, пригласил в театр, в ложу, к своим детям. Я узнал тогда, что Андреевский не только либерал, но и миллионер.

В таком духе меня обучали в детстве пределам человеческих желаний — и это, конечно, долго мешало развивающейся склонности к независимой оценке вещей. Долго, очевидно, я не умел правильно оценить трость и лопату. Трость в руках гостя с брелоками на животе долго представлялась мне вещью более ценной и значительной, чем лопата в руках землекопа. Лопата действовала как бы в потустороннем мире, и только позже, когда широко и по-настоящему начал раскрываться передо мной мир, я понял красоту лопаты в руках землекопа или даже воткнутой в рыхлую землю. Опасность подавления детской любознательности, признаваемой в ту пору дурной наклонностью, была, как понимаете, очень велика.

И вот я испуганно вижу: есть непонимание между мною и железом»…

«Непонимание между мною и железом» — не наивно ли? Но если это и заставляет теперь, через десятилетия, улыбнуться, то это хорошая улыбка.

«Сегодня, — писал я дальше, — проходя через двор мастерской, я увидал сваленные под стеною скелеты арматурного железа. Ржавые, гнутые, возделанные рукою человека, они немножко испугали меня. Больше того — я с опасением и даже вдруг с легкой неприязнью к железу представил себе эти прутья в своих ладонях. Я прошел мимо них, как бюрократ проходит мимо просителей — с предчувствием трудностей, предстоящих обязанностей. И это — первый взгляд на вещь, которая вступит в борьбу с прежними ошибками человека! Я буду гнуть и мучить это железо… И я стал вспоминать, как часты были случаи, когда мне приходилось иметь дело с железом, хотя бы с проволокой — и не мог вспомнить другого случая: только в детстве, помнится, несколько раз с помощью знакомого мальчика чинил проволочную ручку игрушечного ведерка… А, впрочем, кажется, однажды пробовал стянуть и закрепить проволокой расползающуюся кровать… Вот — подумать только! — как редко приходилось нам иметь дело даже с проволокой, с этим самым домашним видом железа — и теперь оно мстит за все».

«В учебных мастерских вокруг меня молодежь, и многие, как и я, впервые берут в руки молоток. Они озираются с любопытством, тревогой и задором, осматриваются, как осматриваются в новой квартире: здесь, дескать, будем жить.

Мы стоим у длинных, как стойла, верстаков и бьем молотом в такт одновременно: «Раз!» — молоток взлетает к уху, «два!» — падает на стол. У девушки, работающей против меня, от каждого удара вздрагивают зрачки.

Я все стараюсь дать себе отчет, какой образ рождается при слове «строитель»…

— Он выстроил дом, он — строитель.

— Он — бетонщик.

С лесов упал рабочий.

В прежние времена, до революции, не говорили «строитель», а это был именно рабочий; каменщики, штукатуры, плотники, землекопы — это все были рабочие, пришедшие на сезонные работы кто из Рязанской, кто из Тверской, а кто из Псковской губерний.

— Он — рабочий. Маляр. Каменщик. Мостовщик.

Я мог часами стоять на солнечном пекле, наблюдать, как каменщики возводят стены или мостовщики мостят брусчаткой или дикарем мостовую. Тут все было увлекательно. И особенно лица рабочих, быстрая работа сапеткой, одним-двумя движениями выкапывающей гнезда для камня будущей мостовой, разнообразие тех или иных пород камня. Тут я впервые присмотрелся к кружевным узорам нашего прославленного черноморского известняка, почувствовал тяжесть ровно обточенной брусчатки… И вот теперь я готовлюсь к жизнерадостному возвращению утраченных чувств. Я надеюсь увидеть доменные печи, а пока знакомлюсь с готовым железом…

Искусство арматурщика сосредоточено в его пальцах — и это тоже нравится мне: искусство пианиста тоже сосредоточено в его пальцах.

Раз, два… Раз, два… Раз, два… Мы должны достигнуть не менее ста пятидесяти оборотов в минуту. Острогубцы чуть слышно щебечут. Мне радостно от того, что вот-вот откроется мне тайна мастерства. И я улыбаюсь. И пальцы подчиняются моей воле. Такие же улыбки я ищу на лицах товарищей. Их почему-то нет…

Все непривычно, ново».

«…Летнее утро в саду, звон стаканов, доносящийся с веранды, и вдруг — Шопен — откуда-то с соседней дачи…

Пришел и пришвартовывается в Карантинной гавани первый из Испании пароход… Яхты вернулись с моря, матросы в белом, еще не все паруса спущены, и вдруг падают все паруса…