Поплыл Калиниченко с провожатым-гиляком и со своим мешком на ботике вверх по реке Камчатке, и снова защемило сердце: скалы, леса, шустрые зверьки, непуганые птицы… Но люди, люди где?
О, насколько неприглядней Петропавловска был Нижне-Камчатск! Не видно ни души — только своры собак. А в школе — прочерненные временем стены, скосившийся пол; в углу, отведенном для учителя, лавка да свеча.
В грязном этом углу, постелившись на лавке, снова зарыдал Петр, как тогда, по приезде во Владивосток. И снова люди, которых он еще не знал, нашли его. В тот же вечер, прослышав о приезде учителя, вступили в каморку старики камчадалы и каждый старался ободрить его, как мог: один оставил ему свое ружье, чтобы учитель мог пойти на охоту, другой предложил собаку: у этого нашлись высокие сапоги, а у того лишних сапог не было, а было лишь одно нужное доброе слово.
Чудными людьми показались камчадалы — сердечные, простые, мужественные и наивные! Нетрудно было обмануть их японцам рыбопромышленникам, американцам — закупщикам пушнины.
Японцы и американцы торговали и отторговывали; камчадалы охотились, покупали американский хлеб. Русские чиновники управляли. Учитель — учил.
Скоро нельзя было узнать школу — так приукрасилась и окрепла она, а в свободное время Калиниченко приучился ходить на выдру, соболя, лисицу. И все было бы хорошо, да волостной старшина начал беспокоиться: по словам попа, новый учитель не заглядывал в церковь, а приискав себе жену, зажил с нею без венчания. Учителя вызвали для объяснений. Угроза солдатчины, всегда пугавшая Петра, опять нависла над ним. Он имел теперь все, чего желала душа: признательность детей, уважение взрослых, любовь жены, время для чтения книг, благодатное окружение природы. Он полюбил суровую красоту камчатских лесов, их тишину, их шум, его манили тайны снежных огнедышащих сопок, полюбил зверей, птиц и рыб этой страны, ветер, обвевавший ее с океана, — и он не согласился бы теперь оставить Камчатку по доброй воле.
Снова пришлось кривить душой, но и глубже задуматься над злом предрассудка и насилия.
Петр Дмитриевич чувствовал, что учить радостно лишь тогда, когда и сам учишься. Учиться можно всегда, всюду и у всех: у своих учеников, у их дедов, у жены, у природы — только были бы за всем этим истина, добро, разумность. Вот, собственно, такое чувство жизни и старался сообщить учитель своим ученикам в народной школе. Величавая природа, едва лишь тронутая рукой человека, возвышала и помогала ему. Всюду в природе он находил гармонию, естественность, закономерность и верил, что людям тоже не свойственно мириться с несовершенством.
За сорок километров был телеграф, откуда пришла в Нижне-Камчатск весть о свержении самодержавия.
Как быстро ловит человек слово радости или надежды!
Еще не каждый в лесах и горах отдавал себе отчет в происшедшем, а уже из-за сопок, из тайги, с берегов горных рек и лесных озер на собаках и пешком торопились камчадалы в волостной городок. Тропы проходили через Нижне-Камчатск, и Петр Дмитриевич, останавливая то одного, то другого, спрашивал:
— Ты откуда, друг?
— Со Столбового.
— А вы откуда?
— Мы верхне-камчатские.
— Издалека!
— Не весьма: всего девять дней.
Были тут и рыбаки, и охотники, и оленеводы — все, кто натерпелся от начальства и от жуликоватых иностранцев закупщиков. В глазах этих людей в оленьих унтах и медвежьих шубах Петр Дмитриевич видел радость и нетерпение, и ему хотелось еще больше разжечь в людях эти чувства, и он подсказывал им, сам такой же, как они, нетерпеливый и радостный:
— Глядите — будто праздник!
И ему отвечали согласно:
— Верно говоришь, учитель: едем с разных концов, а все на один и тот же праздник.
Все время хотелось быть на людях — и Калиниченко нередко провожал путников до Петропавловска. Люди, никогда не видавшие рядом трех-четырех домов, завидя поселок с его колокольней и отстроенной недавно водонапорной башней, изумленно спрашивали:
— Что это, учитель?
— Башня для воды. Водокачка.
— А зачем на другой башне котел висит?
— Это, Семен, не котел, а колокол.
— Ай да-ай! А это что, учитель, на воде?
— Пароход, — с улыбкой пояснял Калиниченко.
Петру Дмитриевичу вспоминалось первое впечатление от железнодорожной станции. Там мальчиком удивился он паровозу, здесь у причала дымил пароходик, недавно приписанный к Петропавловскому порту… Городок был оживлен, как никогда. На полянах перед домами-срубами собирались люди, держа речи. Со скамьи, поставленной среди толпы, произнес речь и учитель Петр Дмитриевич. И откуда только брались слова и почему так радостно и легко говорилось? Он сказал о том, что теперь по примеру Петропавловска, где низложен губернатор, надо считать низложенными и волостных старшин, а вместо старшин избрать по волостям революционные комитеты.