Он поцеловал ее в висок, спустился губами вдоль скулы и шеи к тонкой ключице. И потянулся рукой к застежке платья, чувствуя, как она постепенно оттаивает под его руками и его губами.
— У меня дом во Франции… Но там я никогда не жила подолгу. Мне понравился твой город. Мне кажется, там можно стать счастливой.
Под его ладонями была ее кожа. Он улыбнулся:
— Мне тоже нравится мой город, хотя последнее время я не стремился в него возвращаться. Мне бы хотелось показать тебе множество интересных мест. И я очень хочу, чтобы ты была счастлива, — он вздохнул. — Знаешь, когда поженимся, давай уедем куда-нибудь, где немного людей.
— Есть такие места на свете? — Мари улыбнулась. — Мне казалось, что это — мой балкон. Все упирается в него. — Она уткнулась носом в воротник его рубашки, вдохнула его запах, сделавшийся в ту же минуту таким родным, — почему ты изменил свое решение? После Петербурга… почему ты решил… так?
— Потому что я понял, что больше не хочу тебя терять. Тогда, пять лет назад, ты сама ушла, ты так захотела. Я не счел возможным менять твое решение. Сейчас все иначе. И я был бы последним идиотом, если бы повторил свою ошибку снова.
— Сама ушла… — Мари подняла голову и посмотрела в его глаза, не чувствуя больше горечи — только нежность, — ты помнишь будильник? В три вахта? Куда бы я ушла? И зачем?
Где-то внутри что-то дернулось, и Зимин глухо сказал:
— А я до сих пор не знаю, зачем. Ты просто вычеркнула меня из своей жизни.
Мари, не отрывая от него взгляда, медленно провела пальцем по его губам.
— Я не вычеркивала. Разве можно вычеркнуть… Ты прав, конечно, для тебя это так и выглядело. Но ведь теперь все хорошо? Мы ведь попытаемся, чтобы все было хорошо?
— Попытаемся? Давай попытаемся, — Михаил поцеловал ее в губы, все больше расстегивая застежку и стягивая платье с плеча. А она, отвечая на поцелуй, одну за другой расстегивала пуговицы его рубашки. Отстранилась на мгновение и прошептала:
— Странно. Я сегодня ужасно болтлива. Рухнуло дело моей жизни, но мне никогда не было так хорошо, как сейчас.
— Машка, все потом! — с трудом проговорил по-русски.
Он уже не понимал смысла слов, слышал лишь голос, в котором, наконец, жила его прежняя Маша, нежная и увлеченная.
Он чувствовал лишь ее тело, которым хотелось владеть снова и снова, заставляя его звучать вместе со своим.
И все стало неважным. Прошлое, настоящее, будущее. Все можно было отпустить. Кроме нее. Той, которая всего за несколько дней определила смысл всей его жизни.
Михаил подхватил Марию на руки и унес ее в комнату.
Глава 2.8 Пять лет назад в Дувре
В комнате стоял полумрак. Из-за того, что были задвинуты шторы. Из-за того, что за окном шел дождь. Зимин потянулся и посмотрел на часы. Скоро десять. Вместо Маши на ее подушке обнаружил записку. Обещала скоро быть. И понесло же ее куда-то в такой ливень! Михаил улыбнулся. Бизнес-фрау.
Он поднялся, оделся и спустился вниз. Надо найти кухню. Очень хотелось кофе.
Оказалось не сложно. Оттуда доносились грохочущие звуки и чей-то низкий голос, выводящий нечто, напоминавшее пение. От плиты к столу ловко перемещалась высокая дородная дама в очках и в переднике. Руки ее были перепачканы мукой, а сама она, казалось, мало что замечала, кроме миксера в руках. Но это первое впечатление было обманчивым. Едва Зимин показался на пороге, дама, не глядя на него, проговорила:
— Мари велела вас накормить получше, но я пытаюсь сдержаться от того, чтобы не подсыпать вам крысиного яду в шарлотку, герр Зимин.
— И вам доброе утро, — пробормотал под нос по-русски опешивший герр Зимин. Но вслух любезно поздоровался, опасаясь участи Карлика Носа. — Я бы тогда, пожалуй, предпочел только кофе. Не хотелось бы, чтобы вы оказались обвиненной в умышленном убийстве. Могу сварить сам, — он подошел поближе, — чтобы вас не затруднять.
Дама удостоила его, наконец, холодным взглядом, однако не лишенным любопытства. Потом чуть заметно фыркнула и проговорила:
— Нет, я все же вас накормлю. И, боюсь, вашей смерти Мари мне не простит. Присаживайтесь. Вам покрепче или со сливками?
— Покрепче. Думаю, сейчас будет как раз кстати.
Зимин присел к столу. Странная домомучительница стала накрывать завтрак. Знать бы еще, в чем он перед ней провинился? Решив, что это простая ревность преданной служанки своей хозяйк, Михаил отпил кофе. Он был очень горячий, очень крепкий и очень сладкий.