Она ехала в офис Дональда не потому, что ей это было нужно, как прежде, а вопреки тому, что все это вдруг сделалось ненужным. Она потеряет DartGlobal. И от этой мысли становилось легче дышать. Со вчерашнего вечера. Потому что тогда, когда Миша проговорил по-русски такое простое «Машка, все потом», она вдруг решилась — поверить. По-настоящему, до конца. Безо всяких оговорок и сомнений. Все остальное было не в счет.
— Ну, наконец-то! — буркнул Дональд, едва она вошла в офис.
— Зачем было поднимать меня в такую рань? — Мари отряхнула мокрые волосы. — Компанию это уже не спасет. Я все решила. Избавляемся от активов, за их счет гасим долги перед банками, рассчитываемся с акционерами, ликвидируем юридическое лицо и становимся свободны. Каков план?
— Потрясающий. Кофе будешь?
— Нет, спасибо, я спешу.
Дональд озадаченно посмотрел на нее и тихо сказал:
— Боюсь, что поговорить нам все же придется. Серьезно и долго.
— Я не готова к длинным разговорам, потому лучше все-таки серьезно, но коротко. Что там у тебя?
— Как скажешь, — Дональд подошел к своему столу и взял папку. — Вот здесь то, о чем ты просила после пожара. Все, что мы могли, мы сделали.
Она замерла и перевела взгляд на адвоката.
— Результаты?
— Ральф Ригер.
Мари вздрогнула. В глазах ее было неверие — да и как можно было в это поверить?
Покупка БалтТраста — это одно. Но «Клелия»…
«Я мечтаю увидеть «Клелию» и тебя капитаном на ней».
Может быть, все просто?
Мари побелевшими губами прошептала:
— Но… зачем?
— Не спрашивай, пожалуйста, — отмахнулся Дональд. Конечно, «зачем» — ей и самой слишком хорошо известно, к чему углубляться? Он вручил ей папку. — Хватит, чтобы размазать его по стенке. Мы можем пустить это в ход в любой момент, как только скажешь.
Проблема была в том, что Мари не была уверена в том, что готова «пустить это в ход».
— Есть еще кое-что, о чем ты должна знать, — вдруг добавил Дональд. Сказал так, будто с обрыва шагнул в пропасть.
— Ты полагаешь, этого недостаточно?
— Полагаю, что в свете того, кто сопровождал тебя на презентации нового лайнера, это окажется важнее пожара. Относительно… пакета фотографий из Дувра.
Мари сглотнула и медленно кивнула.
— Хорошо, я слушаю.
— И все-таки кофе… с коньяком, давай?
Она любила ливни. Да, она любила. Промокла до нитки и продолжала любить. Крыльцо чужого офиса. Знакомая много лет улица. Рыдания, замершие в груди — если она и промокла, то не от слез. Вдох — выдох.
Потом такси. Бесконечная дорога по городу. Чуть не поскользнулась на тротуарной плитке. Туфли дурацкие. Каблуки. Никаких больше каблуков. Потом лестница. Комната. Балкон. Миша.
— Я тебя люблю, — голос был охрипшим, будто она простудилась.
Он улыбнулся, услышав ее признание, и поднялся к ней. Притянул к себе. Поцеловал.
— Я тоже тебя люблю. Чего тебе дома не сидится в такую погоду? Не хватало еще, чтобы ты простудилась.
«Домомучительница живьем съест», — весело подумал он.
После милой беседы с милой фройляйн Зутер Михаилу безумно хотелось коньяка. Просить у экономки не стал. Наверняка, за это он будет сразу отправлен на костер.
Побродив по дому, он обнаружил кабинет, в котором оказался небольшой бар. Плеснув в бокал ароматный напиток, Зимин залпом выпил. За окном по-прежнему хлестал дождь. Прихватив в кабинете какую-то первую попавшуюся книгу, он пошел на любимый балкон госпожи д'Эстен. Расположившись в кресле, приготовился читать.
Влетевшая Маша была смешной и трогательной: мокрая, растрепанная, охрипшая.
— Не понимаешь? — спросила она. — Я тебя совсем-совсем люблю.
— Чего ж непонятного? Ты меня совсем-совсем любишь. Что случилось?
Мари моргнула и вдруг, сама того от себя не ожидая, бросилась ему на шею. Отчаянно колотившееся сердце мешало дышать.
— Прости меня, пожалуйста, — прошептала она ему на ухо.
Михаил озадаченно прижал ее к себе.
— Маш, все в порядке? За что я должен тебя прощать?
— Я тебе не верила. Все это время я не верила тебе ни минуты. Любила и не верила. Хотела верить — и не могла. Потому что… Я думала, что…
Мари медленно отстранилась и тихо проговорила:
— Нам нужно зайти в комнату, я очень замерзла. Там поговорим.