В 1924 году Добровольный флот слился с Совторгфлотом.
Так корабли, купленные на деньги народа, перешли к народу.
В этом же году Дмитрия Афанасьевича Лухманова назначили начальником Ленинградского морского техникума.
Этот техникум вел свое начало от старинных Петербургских мореходных классов, где Лухманов сам когда-то учился.
Все нужно было строить по-новому. Нужно было изменять учебные программы, «чистить» преподавательский состав, добывать приборы и наглядные пособия для классов.
Два года он занимался этим.
Мечты о парусах давно погасли, только изредка вспоминалась юность, где-то в тумане сознания маячил «дубок» азовского капитана Борзенко, «Мария», идущая, слегка наклонившись на борт под свежим ветром, к пристани Евпатории, злые каспийские штормы, и совсем уже смутно вставали в памяти паруса «Армиды» и грузная фигура капитана «Карлтона» Джона Нормана…
Утром 29 мая 1926 года Дмитрий Афанасьевич, как обычно, пришел на работу. На письменном столе его ожидала почта: несколько писем и телеграмма. Он взял телеграмму, открыл ее.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
«МОСКВА. ГЛАВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ МОРСКИМ ФЛОТОМ СССР.
ПРЕДЛАГАЕМ ВЗЯТЬ ПОД КОМАНДУ ПАРУСНИК «ТОВАРИЩ», КОТОРЫЙ ДОЛЖЕН СОВЕРШИТЬ УЧЕБНОЕ ПЛАВАНИЕ ИЗ МУРМАНСКА В АРГЕНТИНУ, РОСАРИО»
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Он перечитал телеграмму еще раз, не веря глазам.
Задумался.
Потом медленно сел в кресло и вытер вспотевший лоб носовым платком.
Радость, рванувшая сердце, сменилась страхом.
Сможет ли?
Ведь ушли годы. Руки отвыкли от снастей, память отвыкла от их названий… И возраст, проклятый возраст: почти шестьдесят.
Но кто способен, хоть раз возмечтав, от мечты отречься?.
Судьба подбрасывает шанс. Кто знает — быть может, после этого уже ничего не будет… Черт с ним, с возрастом! Руки еще крепки, и тело еще не дает о себе знать. И выглядит он еще… ну, скромно говоря, — на пятьдесят.
Нет, нет. Только согласие!
Он улыбнулся сам себе. Страх прошел. Он загнал его в какой-то глухой уголок сознания.
Только согласие!
Он набил трубку и начал вспоминать все, что знал о «Товарище».
Его звали тогда «Лауристон», а его брата — «Катанга». Оба английской постройки. Оба приобретены царским правительством то ли в четырнадцатом, то ли в пятнадцатом году и превращены в морские баржи для перевозки военного снаряжения из Англии в Архангельск. Потом, кажется, приспособлены под плавучие склады — блок-шифы. В 1923 году решено было один из этих кораблей восстановить и приспособить для учебных целей. Специальная комиссия осмотрела оба судна, нашла, что «Лауристон» — в лучшем состоянии, переименовала его в «Товарища», и ленинградцы начали его ремонтировать. Восстановили быстро, за несколько месяцев. Но почти все лето 1924 года корабль простоял в Ленинграде у набережной Васильевского острова. Только в августе сделал рейс в Англию и вернулся оттуда с грузом угля, В 1925 году его отправили на капитальный ремонт в Гамбург, но во время штормового перехода из шведского порта Лизикиль в Мурманск корабль помял корпус и на нем изорвало все новые паруса и снасти. И вот теперь, значит, снова отремонтирован.
В Аргентину!
В Аргентину, которую он почти не помнит…
Дмитрий Афанасьевич вздохнул, улыбнулся, вынул из ящика стола лист чистой бумаги и написал ответную телеграмму. Очень короткую.
29 июня 1926 года «Товарищ» с грузом кубиков из диабаза для мощения улиц (специальный заказ города Росарио) и пятьюдесятью практикантами на борту вышел из Мурманского порта.
2 июля у мыса Нордкап Дмитрий Афанасьевич отдал наконец команду, которую все ждали с нетерпением:
— Пошел все наверх, буксир отдавать, паруса ставить!
Ледокол, буксировавший «Товарищ» к Нордкапу, поставил парусник в полветра, и экипаж начал натягивать нижние паруса.
Корабль понемногу набирал ход.
И вот наконец отдан буксир, ледокол принял последние письма команды, три коротких гудка, приспущенные и вновь поднятые флаги — и «Товарищ» остался один на просторе Ледовитого океана.
Ветер свежел и дул с запада. Барометр падал. Нордкап таял в тумане.
Три дня подряд гремел шторм.
Команде и ученикам приходилось работать не отдыхая.
На высоте тридцати метров над палубой, упершись ногами в проволочные перты, прижавшись животами и грудью к реям, просунув руки в веревочные кольца, чтобы не сорваться, люди крепили, отдавали, привязывали, отвязывали и меняли паруса. Мокрая, стоящая колом, как железный лист, парусина начисто срывала ногти. Кожа трескалась на ладонях и сгибах пальцев. Клеенчатые куртки и зюйдвестки пробивал ледяной дождь. Шли лавировкой. Для поворотов против ветра чуть ли не каждые полчаса объявляли аврал. Все спали не больше четырех часов в сутки, но никто из курсантов, даже те, кто попал в полярное море впервые, не жаловался.