— Отчего ж на нелюбовь? Всегда ж иначе!
— О, юнга… Ты ещё слишком молод, чтобы это понять. Тот, кто любит, не задаёт вопросов. Его душа, даже переливаясь через край, в любой час доверху полна чувством, которого хватит и на десятерых.
Вперемежку с каплями дождя, по покатым бокам ветра стекали листья. Мокрые с одной стороны, они были-таки похожи на паруса…
Никогда
— Пойдём скорее, что ты стоишь, как вкопанный!
— Я жду.
— Кого?
— Пока все муравьи перейдут дорогу…
— Так они нескоро ещё закончатся, а будут идти так до самого вечера!
— Значит, и я тут буду стоять!
— До заката?!
— …
— Но ты же можешь перешагнуть!
— Наверное, могу. А они не обидятся?
— Конечно, нет…
Блюдо неба, расписанное серебристой гжелью облаков, с выпуклой, чувственной ягодой сияющей перламутром луны, дожидалось рассвета. А там уж настигли его иные краски, и перелицованное солнечными лучами под хохлому, взъерошенное спросонья, небо приглаживало волосы гребнем ветвей, стараясь зачесать седину, дабы скрыть свой возраст даже от себя самого.
Посреди льняных кудрей берёзы, вздымая грудью будто снегири, сияет парочка — два совершенно алых листа. Синицы задирают их, путая с яблоками, да не бывает яблок на берёзе. Незаметные по сию пору воробьи, лущат семена в траве и рассеянно поглядывая вокруг себя, кивают в такт грустным мыслям о предстоящей зиме. Каково им придётся? Окажется ли тёплым дымоход, отыщутся ли для них крошки, и сколь будет отложено, оставлено на лозе специально для них сытного винограда. Судя по всему, год выдался скудным, но не бывало ещё такого, чтобы не приоткрылось окошко и не показалась рука с горстью зажатых в ней зёрен, едва первая стайка пернатых помашет подле деликатно крылами. Ведь, если есть хотя малейшая возможность помочь, как можно не воспользоваться ею?..
— Эх… Какая жалость! Ну, что ж ты так неосторожно! Нужно же глядеть себе под ноги, в конце-то концов!
— А что там?
— Распахнутый навечно оранжевый сюртук божьей коровки… или кто-то ещё, чьего имени ты теперь не узнаешь никогда.
После третьих петухов
Неровный обмылок луны, весь в тающей пене облаков, нарочно позабытый или оставленный, сообразуясь с волею случая, скользил по ночному небу к рассвету.
Горсти огранённых морозом кабошонов росы, щедро рассыпанные по отутюженному накрахмаленному инеем газону, шитому белыми нитками, преувеличенно блестели глазками, красноречиво кокетничая в сторону луны, а та лишь кривилась брезгливо, будто бы от зубной боли и тщилась отворотиться. Но, как известно, мало кому удавалось похвастать тем, что ему известно, как выглядит луна со спины, а посему всё оставались на своих местах: и поползновения, и вызванный ими ответ.
Тем временем, ночь шла своим чередом. Кудрявая скань продрогших трав цеплялась за её поступь, как за последнюю надежду. Подсушенные хладностию семена цветов, исподтишка оседали на одежде, и лишь яблоки, промерзая на сквозняке, бодро краснели, в угоду намерений осени остудить природный пыл округи до приличных её положению пределов.
Пропитавшийся калиной, осенний ветер горчил, не умаляя, впрочем, изрядной доли сладости в нём, которую сообщал озябший, продрогший до тонких своих косточек виноград.
Прилетая поутру, птицы дивились тому, что пепельные влажные грозди не покинули ещё своих, насиженных за тёплые месяцы, мест. И смакуя, выбирая те ягодки, что потемнее, они забирались по мощным венам лозы всё выше и выше, пачкая заодно мелом помёта виноград, которому не свезло оказаться прямо под веером их хвоста.
— Ты виноград-то будешь собирать?
— Буду!
— Ну, так иди! Чего ты ждёшь?
— Рано ещё.
— А когда будет пора? Когда его снегом засыплет?
— Да вот, как стукнет кулаком по столу земли мороз в третий раз, так и соберу.
— Почему это?
— То ж обычай такой, порядок.
— Это ещё какой?
— Да вот такой, — после третьих морозов собирать виноград да калину.
— Это вроде, как после третьих петухов?!
— Угу. вроде того…
Обмылок луны, уже прозрачный почти, гляделся именинником. Лоскут неба, на котором он возлежал, был безупречен. Ни одного облачка, ни единого, самого малого клочка, отчего ветер, тот ещё ценитель прекрасного, за неимением, чем себя занять, тихо перебирал чётками ягод калины и винограда, наслаждаясь их тихим деревянным стуком…
Так и мы…
Толстые куски льда, ровно неловко невзначай разбитое стекло, ранили хрупкую от первого мороза траву и землю, не освежившую ещё в памяти привычку думать про то, что бывает так, — сурово, холодно, гулко да безнадежно.