— Нынче на обед пироги. Помогать будешь или ты для этого ещё слишком мал? Со спичками-то у тебя, как я погляжу, пока не очень.
— Буду! — Радостно вопил я, и бежал обнимать бабушку, которая, хотя и не любила «телячьих нежностей», никогда не отталкивала меня.
— Настоящий мужчина не должен стыдиться своих чувств! — Поглаживая меня по голове, шептала она.
— Так я ж ещё маленький! — Возражал я, на что незамедлительно получал отповедь:
— Это нисколько не умаляет твоей мужественности!
Что и говорить, моя бабушка была та ещё штучка.
Она редко рассказывала о себе, охотнее — про раннее детство, выудив из которого некий карамболь36, на его примере могла невзначай преподать мне очередной урок.
В те минуты, когда задумчиво и загадочно бабушка произносила своё неизменное: «Знаешь ли…», я буквально замирал на месте, опасаясь спугнуть воспоминание, которое тянулось, будто нитка из приоткрытого ящика старинной швейной машинки, рискуя оборваться в любую минуту.
Чаще всего бабушка рассказывала про своего отца, который служил регентом37 в одном из храмов Царства Польского, про шалости сестёр и свои проступки.
Как-то раз, хохоча над очередными проделками «поповских дочек», я вдруг осознал, что, про кого бы ни говорила бабушка, она ни о ком не отзывалась плохо. Воспитанная в строгости, она была требовательна, но чаще к себе самой, нежели к другим.
— Знаешь, однажды, я даже постриглась на лысо. — Поделилась как-то раз бабушка.
— Ого! Как это ты смогла?
— Да так, пошла к перукарцу38 и все дела!
— Но отчего тебя не прогнали, такую маленькую, не отвели к родителям?
— Отчего ж это, маленькую? Я уже учителкой была, и мне тогда исполнилось… Сколько же было мне в тот год? — Задумалась бабушка, разглядывая таракана, который застрял в щели между полом и плинтусом. Лихо поддев столовым ножиком деревяшку, она дала прусаку сбежать под стол.
— Ба! Ты чего?! — Возмутился я.
— А что такое?
— Ну, ты ж их не любишь!
— Кого это? — Решила уточнить бабушка.
— Тараканов же! — Не в шутку занервничал я.
— А… Ты про этого бедолагу… — Вздохнула бабушка. — Он застрял, не мог выбраться, что ж ему, так и погибать, ни за что ни про что?
— Ты же сама его после прихлопнешь!!! — Ничего не понимая, возмутился я ещё больше.
— Вот когда он заберётся на мой чистый стол, и у меня не будет иного выбора, тогда уж я его и … В общем, сделаю то, что ты сказал. А пока он не покушается на выскобленную добела столешницу, он — свободный человек! — Честно и просто ответила бабуля.
— Ну, а с волосами-то что? — Напомнил я ей.
— Да, ничего особенного, — Шмыгнула носом бабушка. — Поспорила с подружкой, что состригу кудри, и состригла.
— И как же ты после ходила так-то, без волос? В подполе пряталась?
— Ничего я не пряталась! — Рассмеялась бабушка. — Покрыла лысину платочком, и всё! Да и многие тогда так же ходили! Кто тифом переболел, у кого вши… Кстати же, в тот самый день, как состригла я свою красоту, с дедом твоим и познакомились.
— Он что, тоже лысым был?
— Помилуй, что за фантазии?
— Ну, а как же тогда? — Ещё пуще удивлялся я.
— Ты что думаешь, в волосах всё дело? — Снисходительно поглядела на меня бабушка.
— А в чём же ещё?! — Искренне воскликнул я. — Ведь в сказках, так и пишут: «Краса, девичья коса!»
— Да ты ж мой милый… — Бабушка еле сдерживалась от смеха. — В сказках верно пишут, но это если, кроме косы, у девицы ничего за душой, тогда и она сгодится. Вам-то, ребятишкам, попроще оно, не к чему красивыми быть, мороки много… Ой… что ж ты мне зубы-то заговорил, а время уже — пора спать, чай, не новый год. Что родители скажут? Разбаловала, скажут, ребёнка! Иди, чисти зубы, руки-ноги, ну — сам знаешь, не маленький.
Раздосадованный тем, что бабушка вспомнила, который теперь час, я послушно отправлялся в кухню, наполнял голубой эмалированный таз кипятком из чайника, разбавлял его холодной водой, а после, когда ворочался на своей постели, представлял себе бабушку совершенно лысой, с ненужной ей косой, торчащей из авоськи, словно рыбий хвост.