Мой папа был военным, и служил то в каких-то степях, то где-то далеко, на севере, мама всегда была рядом с ним. Я же, по малолетству, да из-за постоянного нездоровья, был отправлен на жительство к родителям отца, туда, где нет песчаных бурь или вечной мерзлоты, а снег за окном лежит только на Рождество и ещё немного после. Родителей я видел каждый день. Поднимаясь утром с постели, здоровался с их фотографическими карточками, которые предусмотрительная бабуля поставила на трюмо возле моей кровати, дабы я не «утерял связи с родычами». Там было два снимка: на одном — отец в военной форме с капитанскими погонами, на другом — профиль мамы. Папа смотрел на меня с фотографии прямо, лёгкая, едва приметная улыбка, делала его суровое лицо беззащитным и родным. Спросонья, я улыбался ему в ответ, и тут же нарочито хмурился, нагоняя брови на глаза, как это обыкновенно делал он сам, «напуская строгости». Собственно говоря, про отца я ничего такого помнить не мог, но бабушка столь часто рассказывала о нём, что мне казалось, — я всё знаю про него и сам. Мама была для меня намного более загадочным существом, нежели отец. Бабушка ничего не могла поведать мне о ней, так как не была её мамой. А посему, в рассказах бабушки она всегда была на стороне отца, и одного этого было довольно, чтобы я слегка побаивался матери, и, желая доброго утра её изображению, поскорее переводил взгляд на отца. Он мне казался понятнее, а от того и добрее.
Время шло, родители служили, и в первую ступень начальной школы меня повела за руку бабушка, да так и провела по всем её степеням, с упорством человека, ответственного за судьбу всех тех, с кем я повстречаюсь на своём пути. Она растила меня честным, ответственным и добрым. Возвращаясь к себе, тогдашнему, я нахожу сходство между собой и кудрявой тонкой порослью травы, пробивающейся через наст жизни. Бабушка, наверное, видела меня точно таким же, потому и старалась сделать из меня человека. Думаю, у неё получилось…
Три фотографии стоят у моего изголовья. И каждый день, просыпаясь, я обращаюсь к ним, чтобы пожелать доброго утра, как некогда они хотели того же самого для меня.
Зима
На чёрном фарфоровом блюде земли, лежал, засыпанный сахарной пудрой снега, хворост травы. Гравюра вчерашнего, осеннего ещё следа, расцарапанная сухими иглами льда, была брошена тут же, рядом, словно впопыхах, при переезде из одного времени года в другой.
Слабым сиянием глаз давно улетевшей совы, мерцали кристаллы снега. Игривый и зловещий отсвет её зрачков, казалось задорен столь, что хотелось разбежаться по лесной тропинке, и упасть в объятия зарослей, сплетённых рыхлым снегом, будто белой овечьей шерстью.
Глухой и пронзительный одновременно, взрыв рухнувшего неподалёку ясеня заставил оглянуться. Всех, кто считал себя причастным к мирной, нелёгкой жизни леса. Время невольно задержало дыхание, но не в силах делать это долго, выдохнуло наперегонки с ветром.
И тут же, на небо плеснуло, как кровью, закатом, а в остановившемся вовсе дне раздался тоскливый от безысходности вой. Так стонет простылый февральский ветер за окном, когда заклинает пустить его в дом.
Ночь, как ни казалась длинна, едва обернула свой хвост округ себя и задремала по-кошачьи, как в нежных лучах декабрьского солнца стали заметны белые ленты снега, что вплела зима в траву и кусты шиповника, который крепко сжимал колючими пальцами ягоды — мелкие, пыльные их державы.
— Снег… снегом… о снеге… И вновь, в который раз, о нём!
— А как иначе? Зима…
Припорошённая снегом трава
Нежными на вид ветками коралла глядится припорошённая снегом трава.
Обмакнув перо в чернильницу, доверху наполненную тем же снегом, ночь принялась рисовать точки на небе. Где попало или прислушиваясь к чьему-то велению? — когда как, но выходило, в любом разе, очень даже неплохо.
То ль снежинкой по небу, то ли самоцветом из ожерелья, но скатился по боку неба метеорит, будто некто зачеркнул нечто сгоряча, чиркнул спичкой по гигантскому коробу, брошенному у кромки земли, — на горизонте, как на краю длинного свадебного стола.
Утомившись рисовать звёздные точки, ночь махнула кистью, обрызгав лист небес многоточиями, вне сроков и строк. Ветер, сколь не пытался развеять их, так и не смог. Не вышло у него справиться и с печалью людской. Бьётся она в волнах пеной, под горькие крики чаек о причал берега. Баюкает её луна приливом, да отливом, но капризна печаль, найдёт повод явиться, отыщет причину не уходить.