29 декабря резко усилился ветер, разведший большую волну. К вечеру на море уже бушевал настоящий шторм со снегом. Силой волн корвет был снесен на малую глубину, где его стало бить днищем о грунт, выбило руль и разнесло в щепки корму.
— Отдать все якоря! — распорядился не потерявший присутствия духа лейтенант Суворов.
Отдали разом все четыре якоря, которыми удалось кое-как зацепиться за дно на глубине 4,5 сажени. Однако «Крыму» уже грозила новая напасть. Через разбитую корму волны почти свободно вливались в трюм, быстро затапливая небольшое судно. Вскоре вода затопила все помещения под верхней палубой. И тут «Крым» сорвало с якорей и выбросило на прибрежную отмель, развернув правым бортом к берегу. Теперь корвет становился легкой добычей штормовых волн, которые могли в несколько часов полностью его уничтожить. По приказу Суворова мичман Ветров, согласно старинному морскому обычаю, наложил руку на мачты, после чего было велено их рубить. Грот- и бизань-мачты срубили весьма удачно, но фок-мачта упала так неловко, что едва не перевернула избиваемое волнами судно.
— Рубить рангоут! Скорее! Скорее! Дорога каждая минута! — кричал, перекрывая вой ветра, Суворов.
Матросы топорами перерубили снасти, фок-мачта скрылась в бурунах пены, и корвет несколько выровнялся. Спустя несколько минут корпус «Крыма» отчаянно затрещал и судно начало разваливаться. Часть матросов, не дожидаясь команды, стала бросаться в волны, чтобы попытаться достичь берега. Но добраться до него почти никому не удалось. Большинство прыгнувших сразу же погибли, а несколько человек удалось выхватить из пенных водоворотов обратно. Среди прыгнувших в воду был и первый силач корвета унтер-офицер Фридовский. Его успели вытащить, но, вконец обессиленный борьбой с волнами и замерзший, он через несколько минут умер прямо на палубе. Из всех прыгнувших за борт до берега смог добраться только штурман Иван Прокофьев. Он прыгнул в воду в тулупе, который быстро намок и потянул его ко дну, но потом полы тулупа распахнулись, и овчина всплыла на поверхность вместе со штурманом. Спустя несколько минут, влекомый накатом, Прокофьев был выброшен на берег. Тулуп спас его и здесь, предохранив от гибельных ударов.
К этому времени на берегу собралось много солдат, которые пытались подать помощь, но не могли придумать ничего путного. Там же метался и командир «Крыма» капитан-лейтенант Польский, на глазах которого погибало вверенное ему судно, а он был бессилен что-либо сделать для его спасения. Незавидная участь для любого командира!
Очередным штормовым валом подхватило лейтенанта Суворова и швырнуло к орудийному порту так, что его руки попали в пушечный рым, где и были сломаны упавшим обломком рангоута. Некоторое время Суворов еще подавал признаки жизни. Несколько матросов попытались было пробраться к нему на помощь, но были тут же смыты за борт. Когда же схлынула очередная накрывшая лейтенанта волна, он был уже мертв. Со смертью Суворова борьбой за судно и организацией спасения команды никто больше не руководил. Но и в этой ситуации матросы, верные врожденному русскому коллективизму, пытались хоть как-то помогать друг дружке и спасаться не в одиночку, а артелями.
Из хроники катастрофы: «В большей части офицеров и нижних чинов страдания, происходившие от ударов, холода, голода и жажды, выражались каким-то оцепенением всех чувств, и единственным желанием их было скорейшее прекращение страданий — смертию. Некоторые сохраняли полное присутствие духа; некоторые приходили в отчаяние. Примечателен поступок одного довольно дрянного матроса, служившего вестовым у мичмана Ветрова: когда его господин, готовясь броситься в воду, скинул с себя платье и потом действительно бросился, но был вытащен назад, этот вестовой подполз со своего места, захватил господские брюки и намотал их себе на руку. Он знал, что в кармане этих брюк лежало несколько червонцев, и когда все оставшиеся в живых собрались на берегу, лишенные всяких средств, бесконечно обрадовал своего господина и всех товарищей, возвратив сохраненные им деньги. Другой человек, крепостной одного из офицеров, еще задолго до крушения, даже прежде начавшейся бури, все тосковал о своей участи и об участи своего господина, предсказывая, что им не воротиться на родину, ужасаясь своим положением и наводя тоску на других. Он погиб. Много было высказано преданности: нижние чины старались прикрывать офицеров своим платьем и даже своими телами. Командир, оставшийся на берегу, и бывшие с ним офицеры приходили в отчаяние. Он сам кидался в воду для спасения товарищей и потом во всю жизнь оставался как будто потерянный, отказываясь уже служить на море, которое ему так несчастливо».