Между селением и полярной станцией махал крыльями ветродвигатель. Его тоже привезли на пароходе.
На второй день после того, как радист сообщил свою новость, выяснилось, что артисты — люди. Это было уже интересно.
С приближением парохода слухи об артистах становились подробнее, определённее. Но было непонятно: зачем в такое селение, как Уэлен, где в общем-то хватало одного гармониста — им был моторист полярной станции, — столько музыкантов да ещё играющих на разных инструментах!
— Не хотят ли они насовсем поселиться в нашем селении? — спросил Рыпэль, бывший шаман, ныне числящийся руководителем колхозной самодеятельности.
— Они только на один день, — пояснил директор школы, единственный среди русских в Уэлене владеющий чукотским языком.
Директор школы был ленинградцем и много интересного рассказал нам об оркестре.
— Есть же люди, для которых вся жизнь — одно удовольствие — играть музыку! — с нескрываемой завистью произнёс Рыпэль, узнав, что музыканты за свою игру получают зарплату.
В этот день дядя решил покрыть свою ярангу новой кожей. Кожа давно сохла, распяленная на земле воткнутыми моржовыми рёбрами. Когда содрали старые шкуры, обнажился чёрный закопчённый скелет яранги. В жилище заглянуло солнце, высветив втоптанную в земляной пол собачью шерсть. Весёлый летний ветер заиграл меховой занавесью полога. По обычаю помогать дяде пришли соседи.
Новую покрышку натянули быстро. В яранге сразу стало уютно, жёлтый тёплый свет залил чоттагин. Я сидел внутри и смотрел, как по новой крыше ходил дядя и затыкал дыры костяными нерпичьими лопатками. Большая человечья тень закрывала солнечный свет, и я боялся, что дядя проткнёт новую кожу и испортит праздник.
Но всё обошлось благополучно. Дядя спустился, и все уселись пить чай.
— Был бы здесь пароход, может, угостил бы я вас настоящим огненным спиртом, — сказал дядя соседям-помощникам.
— Но ведь он везёт артистов, — напомнил я.
И, будто откликаясь мне, в чоттагин, освещённый жёлтым светом, ворвался далёкий протяжный гудок.
— Пароход! Артисты! — закричал я и выбежал на улицу.
Сначала я увидел на горизонте дым, а потом уже разглядел под ним белую надстройку и чёрный корпус, поднимающийся из воды.
— Артистов везут! Артистов везут! — кричал я, сбегая к воде, где уже готовили вельбот.
Со всех сторон на берег собирались люди. На кривых ногах приковылял старый полуослепший певец Рентыгыргын, уже потерявший голос.
Он не видел парохода, но, поворачивая к воде то одно, то другое ухо, жадно ловил пароходный гудок.
Пароход подошёл близко к берегу, и нам было хорошо видно толпящихся на его палубе людей. И всё же разглядеть на таком расстоянии артистов не было никакой возможности. Кроме того, я не знал, чем отличается артист от обыкновенного человека.
Наш колхозный вельбот выделялся у чёрного борта парохода белым пятнышком. Вот он отошёл от борта, как китёнок от матки, и направился к берегу. Ещё издали было заметно, как он осел в воде: народу на нём было полно.
Я смотрел во все глаза, надеясь всё же отыскать в вельботе артистов. И чем ближе подходил вельбот, тем явственнее обозначались сидящие в нём люди — чукчи и русские, и таяла надежда первому узнать необыкновенных гостей Уэлена.
Однако среди пассажиров вельбота артисты были. Правда, я об этом узнал от директора школы. Он даже указал на самого главного артиста — дирижёра. Дирижёр молодо соскочил на берег и поздоровался со всей толпой. Лицо у него было худое, острое. Странно было видеть при таком молодом лице седые волосы. Дирижёр быстрыми шагами пошёл вверх по галечной гряде. За ним торопливо засеменил председатель райисполкома. Они обошли все деревянные дома Уэлена и даже заглянули в большую ярангу Гэмалькота.
— Ищут такую ярангу, чтобы поместились все артисты, — разъяснил кто-то цель поисков.
Певец Рентыгыргын, услышав это, протолкался через толпу людей, сопровождавших дирижёра, и взял его за рукав.
— Идём со мной, — сказал он по-чукотски главному артисту.
К удивлению всех, дирижёр его сразу понял.
Рентыгыргын подвёл его к шести огромным камням, наполовину вросшим в землю. Они оставались ещё с незапамятных времён и считались священными. Когда в нашем селении уничтожали шаманство и срывали деревянных идолов, с камнями ничего не могли поделать — они прочно вросли в землю и были слишком тяжелы.
— Здесь мы поём наши песни, — сказал Рентыгыргын, подведя к камням дирижёра.
Находящийся рядом инструктор райисполкома Пиура перевёл слова старого певца.
Дирижёр окинул взглядом камни, посмотрел на море, на блестящее зеркало лагуны, оттуда тянул южный ветер, и сказал:
— Отличное место! Здесь и будем играть.
— Подстелим на землю паруса, — сказал Рентыгыргын.
Пиура быстро перевёл.
— Превосходно! — воскликнул артист.
Вельботы ушли к пароходу за артистами, а рядом со священными камнями под руководством Рентыгыргына расстелили два белых паруса.
Поднимался южный ветер. Гладкая вода лагуны покрылась рябью. Прибой на море уменьшился, и артисты прыгали с вельботов на берег, даже не замочив обуви. Все они были одеты одинаково — в длинные чёрные костюмы и ослепительно белые рубашки — и поэтому казались на одно лицо. Зато сколько разных инструментов они принесли с собой! Вот хрупкие скрипки из тонкого тёмного дерева, различные трубы — деревянные и металлические. Огромные барабаны поразили нашего руководителя художественной самодеятельности, бывшего шамана Рыпэля, который на своём веку перепробовал множество яраров самых разных размеров и силы звучания, но таких ещё не встречал.