Приверженцы Нейт, богини саисско-ливийской верхушки, издавна преследовали жрецов бога Имхотепа.
Когда-то Имхотеп, вполне живой, реальный египтянин, выбился в вельможи, благодаря недюжинному уму, таланту писателя и архитектора. Его приблизил к себе фараон Джосер. После смерти Имхотепа постепенно сложился его культ как божества. Молва наградила его прекрасной родословной, которой мог бы позавидовать любой фараон: Имхотеп стал сыном бога Пта и смертной женщины Хротионх. В древности любой мудрец занимался врачеванием, поэтому народный бог Имхотеп, мудрец и ваятель, стал, кроме того, и богом медицины. В Мемфисском некрополе стали справлять его заупокойный культ, и тысячи паломников со всего Египта устремлялись в Мемфис, на родину божества…
— Повелитель, — вполголоса произнес Петосирис, стоявший в свите за сверкающей спинкой трона, — лучше сделать его лекарем или еще лучше солдатом. Ведь мемфисские жрецы ждут не дождутся, когда мы им подарим великомученика.
— Я готов, Владыка, вели казнить, — прохрипел уродливо тощий жрец истины. Фараон рассмеялся.
2. Проклятие истины
Армия фараона продвигалась на север, громя одну за другой пограничные крепости вавилонян, разбросанные по всей Сирии. Неожиданно застряли у небольшой крепостицы, стены и башни которой поражали фантастическим неземным блеском, особенно в лунные ночи. Суеверные египтяне отказались идти на приступ. Ливийцы боялись и смотреть в сторону укреплений.
Полководец вавилонян Навузардан, засевший в крепости с малочисленным гарнизоном, надеялся дождать главных сил Навуходоносора. Но хитроумный жрец Петосирис в одежде воина пробрался к самым стенам и принес в лагерь куски гипса: из гипсовых глыб была сложена крепость — оттого и сияние.
Крепость разрушили на другой же день. Навузардан бежал к более укрепленному Кархемышу, растеряв в горах большую часть воинов и рабов, их долго потом вылавливали египетские отряды, без устали рыская по кручам и чащобам.
Один такой отряд наткнулся на человека, стоявшего по грудь в воде. Горная речушка, напоенная последними дождями, вышла из берегов и затопила всю лощину, поросшую боярышником и дикой вишней.
Начальник отряда, на жетоне которого был выдавлен иероглиф в виде скобы, означающий десяток, приказал остановиться. Финикийца сразу узнали, о побеге и событиях, связанных с ним, говорили не только в армейской среде, но и на базарах окрестных селений, в храмах и кабачках. Купцы же разнесли преувеличенные слухи по всему миру.
— А-а… умираю! — вдруг взвыл финикиец.
— Кто тебя там держит? — Начальник, а за ним и солдаты подошли к самой воде.
— О-ой, не знаю!.. Сосет кровь из пяток… Помогите!..
— Я сначала подумал, что ему бежать некуда — впереди такие колючки, что скарабей не проползет при всей его святости, — сказал начальник.
— Злой дух его держит, — объяснял всем крепыш бубастисец, — мою бабку однажды в Большом Оазе так же схватил, когда мы ездили туда продавать хлебы из лотосной муки.
— Как же ты ее спас?
— Молитвой, как же иначе.
— Раз знаешь молитву, лезь в воду и притащи преступника на берег. Начальник подтолкнул солдата коленом пониже спины. — Владыка посадит его на кол, а тебя наградит.
За бубастисцем полезли в воду почти все. Вода была холодная, и воины бранились на чем свет. Крепыш из Бубастиса бормотал молитву, усмиряющую злых демонов. Финикиец продолжал кричать. И вдруг опередивший бубастисца самый прыткий солдат вскрикнул и ушел под воду. Затем его спина показалась ниже по течению. То был уже труп. Двое, струсив, полезли на берег, заорал еще один египтянин, протянувший руку к финикийцу, и, стрелой вырвавшись из воды, закорчился на камнях, зажимая рану на животе.
Солдаты в ужасе столпились на берегу. Только бубастисец, побледневший и дрожащий, с мечом наготове подбирался к финикийцу и громко повторял молитву. Финикиец чуть заметно дернулся, не переставая взывать о помощи. Бубастисец выронил меч, всхлипнул и с головой ушел в воду.
Перепуганный начальник послал самого быстроногого солдата в лагерь с устным донесением начальству. Вскоре прибежала запыхавшаяся подмога: мускулистый жрец Нейт, больше похожий на воина, и вслед за ним тощий лекарь с кожаным мешком — Астарт с трудом узнал в нем Ахтоя. Искатель истины еще более высох и почернел. Они встретились взглядами. Ахтой понял, что тот опять одна из безжалостных проделок Астарта. Вся радость встречи сразу пропала.
Армейский жрец, облаченный в леопардовую шкуру, провел наскоро молебен и, бросив в воду кусочки папируса с магическими иероглифами, объявил: злой дух так напуган, что уже безвреден.
Солдаты гурьбой полезли в воду. И когда с громким бульканьем исчез еще один, все выскочили на берег и едва не изрубили жреца.
— Мои молитвы бессильны, — объяснил жрец, — там несколько злых духов. В таких случаях следует убивать того, кто полюбился демонам.
— Я его сейчас насквозь! — Начальник отряда поднял с земли свое копье.
"Бедный Астарт, — подумал с дрожью Ахтой, — ты понапрасну отяготил обе свои души[1] кровавым грехом…"
Но финикийца в воде уже не было. Солдаты с суеверным ужасом смотрели на мутную заводь с плавающим хворостом и бурыми листьями. Один всплеск обратил бы их в бегство. Астарт понимал это. Припав к земле за буйным кустом боярышника с пунцовыми розетками плодов, он отвязал от ноги короткое бедуинское копье. Финикиец посинел от холода и напряжения. Трюк с копьем ему дорого обошелся: он уже не смог бы сейчас уйти от погони. Поэтому он собрал последние силы и метнул тяжелое намокшее копье. Начальник отряда свалился в воду.
Солдаты в панике карабкались на скалы, и жрец в леопардовой шкуре был впереди.
"Как страшен мир, как страшен человек…" — Ахтой закрыл лицо руками.
Финикиец подошел к нему, еле волоча ноги.
— Брось убиваться, опальный жрец, — прошипел он со злостью Сета, Мота и всех демонов преисподней, — вот твоя проклятая истина, бери же, она мне не нужна.
— О чем ты, безумец?
— Ты искал истину, на которой держится мир. Я нашел ее, когда сидел в воде. Вот она: чтобы выжить, твори зло. Чтобы быть счастливым, сделай несчастным ближнего! Чтобы достичь своей мечты, убей мечту другого. В проклятом мире должны быть проклятые истины. Ты не рад? Где твое блаженство? Ведь свершилась цель твоей жизни!..
— Нет, Астарт, это истина шакалов, а не людей. Она мне тоже не нужна.
3. В городе детства
"Привет, могучий Тир, хитрый Тир, продажный Тир! Я люблю тебя, мой Тир, моя беспощадная родина. Люблю твои стены, увитые плющом, люблю шум базаров и гаваней, люблю матросские драки и песни, люблю завывание базарных пророков и торгашей, люблю и вас, лысоголовые жрецы, убийцы всего прекрасного! Я люблю тебя целиком, Великий Тир, со всеми твоими дворцами и кучами навоза. Прими в свое пьяное чрево блудного сына…"
Астарт стоял на крепостной стене и, раскрыв объятья, вдыхал ветер с моря, напоенный брызгами прибоя и запахами соли, водорослей, древесной смолы. В гавани разгружались сотни кораблей. По гнущимся, стонущим сходням бегали потные рабы с тюками, бочками, корзинами… У самых крепостных стен, в шапках грязной пены и прибойного мусора, сражались плоты тирских мальчуганов. Здесь ковалась слава тирских мореходов. Много поколений известных всему миру кормчих породила эта мелководная лужа. Она же когда-то определила и жизненный путь Астарта.
Среди яркой бушующей толпы возвышались всадники на рослых конях и Киликии — воины патрицианского ополчения. В него набились только отпрыски могущественных семейств, родовой знати Тира. То и дело над морем голов и корзин проплывал роскошный паланкин какого-нибудь сановника-кораблевладельца, настоятеля храма или хозяина заморских факторий. Тут же на пристанях начинался крупнейший в Средиземноморье базар. Впрочем, весь Тир — сплошной базар. В любом закоулке столицы в любое время дня заключались умопомрачительные по масштабам сделки, продавалось и покупалось все — от людей до пуговиц. Каждый житель столицы, да и всей державы в целом, был купцом. Каждый из кожи лез, чтобы утвердиться на рынке и смять конкурента. И все — от нищего, собирающего подаяние у храмов, до царя Итобаала — держали нос по ветру, улавливая малейшее изменение в рыночных делах.
1
Древние египтяне считали, что в человеке две души; Ка духовный двойник человека, дается ему при рождении и покидает тело после смерти — олицетворение жизненной силы; Ба — душа, переживающая человека; чтобы воскресить покойника в "загробном царстве", считали египтяне, необходимо уберечь тело от разложения; Ба возвращалась, и человек, например, мог принять пищу и т. п.; отсюда обычай бальзамирования трупов