В первый же день плавания жрец пустился в путешествие по кораблю и натолкнулся на Ларит, кормящую грудью ребенка.
— О небо! Да это сама Исида с младенцем Гором! Женщина, не ты ли танцевала на празднике в честь Эшмуна Карфагенского?
И еще он сказал что-то смешное — Ларит улыбнулась.
— Бог дал бобы, когда выпали зубы? — язвительно произнес Астарт, сидя неподалеку в тени паруса.
Жрец снисходительно посмотрел на него.
— Важно не то, что бог дал, а важно, что он вообще дает, назидательным тоном проговорил он.
— Что-то ты слишком накрутил, уважаемый, сказал Ахтой, подходя ближе, — в спорах мудрецов такой прием называется "ослепить ноздрю".
— О! Я слышу слова образованного человека! — воскликнул карфагенянин.
Углубившись в спор о приемах пустословия, оба забрались под тент на корме и забыли обо всем на свете.
Астарт вглядывался в даль. В глазах рябило от солнечных бликов. Безмятежно плескались волны. На сердце — гнетущая смутная тоска. Ларит задумчиво сидела у мачты, прижавшись щекой к спящему ребенку. Ее мысли были далеко. Ею вновь завладела богиня, заставляя все ночи напролет молиться в слезах.
За бортом взметнулось веретенообразное большое тело и с шумом шлепнулось в воду.
— Дельфины собираются в косяки — быть шторму, — произнес кормчий, поглядывая на север.
"Ты прав, кормчий, — подумал Астарт. — Если море в ясный день навевает тоску, значит, быть сильному шторму".
— Успеть бы до бухты, — вздохнул кормчий и велел разбудить надсмотрщиков. Засвистели плети, ударил большой барабан, отбивающий ритм для гребцов. Заскрипели тонкие точеные весла, вспоров поверхность ленивых, отяжелевших волн.
Подул холодный ветер. Небо стремительно тяжелело, наливаясь лиловыми, как жреческий пурпур, тучами. Волны выросли в холмы, дымящиеся сорванными гребнями. Берег окутался пылью, словно ворохом растрепанной овечьей шерсти. Кормчий направил судно к берегу, чтобы выброситься на песок. Но в корму ударил сильнейший шквал. Матросы, не успев спустить парус, распластались на палубе, схватившись за что попало. Косматый вал обрушился на суденышко. Мачта рухнула, смяв доски палубы и придавив несколько человек.
— Рубите канаты! — заорал кормчий, срывая голос, мертвой хваткой вцепившись в рулевое весло.
Астарт ударил мечом. Мачту вместе с разорванным в клочья парусом столкнули в бурлящее море. Раздавленных матросов унесли в трюм.
Яростно хлестали волны. Море плевалось в пробоину. Сильно пахло водорослями, солью. Астарт и еще один матрос, привязавшись на крепких концах к пеньку мачты, подбирались к пролому.
Судно заметно осело на борт. Кормчий яростно звал на помощь. Надсмотрщик-нубиец, загонявший рабов в трюм, бросился на корму, но оглушительный удар грома пригвоздил его к палубе. В море падали гирлянды шаровых молний. Волна величиной с пирамиду Джосера накрыла судно и унесла с собой еще одного матроса.
— Подойдите же к веслу! — орал кормчий.
Эред вырвался из трюма и, рискуя соскользнуть, по наклонной палубе, в два прыжка преодолел расстояние до рулевого весла. Гребцы вцепились в грубые сиденья и вскрикивали при каждой вспышке молний.
Удары волн трепали Астарта, словно мокрый лоскут. Его напарнику-матросу удалось закрепиться в разбитом отверстии для весла. Они вдвоем пытались зашить пробоину кедровыми досками, расшибая пальцы в кровь.
Из трюма вылез мокрый до нитки чиновник. Волна сразу же сбила парик. Чиновник вцепился в щетинистый пенек мачты и долго соображал, на каком из концов висит Астарт. В чиновничьем усердии он взял на себя то, что прочел в глазах жреца-карфагенянина: Астарта не должно быть. Взмах ножом — канат перерезан.
— Астарт!
Ларит услышала нечеловеческий вопль Эреда, заметалась по трюму. Карфагенянин взял ее за локоть, уговаривая успокоиться. Женщина стеганула безумным взглядом и, прижав ребенка к груди, выбежала на палубу.
— Астарт! Мой Астарт" — закричала в исступлении Ларит.
Эред, скользя и падая, гнался за обезумевшим от страха чиновником…
Ребенок жалобно пищал, захлебываясь…
— В трюм! Быстро! — орал кормчий.
— Где мой Астарт?!
Ее радость, ее опору в жизни, саму жизнь — все в один миг поглотила злобная стихия. Молнии с шипением исчезали в бешеных волнах.
— Где мой муж?
Ларит вырвалась из рук кормчего, не видя ничего из-за струившихся по лицу волос. "Ваал, ты требуешь жертву?.. Ты всегда берешь самое дорогое!.. Ты не успокоишься, если не возьмешь, если возьмешь не то…"
Астарту удалось схватиться за канат, который волочится за каждым судном специально для упавших за борт. Взлетая на гребень волны, он увидел в сверкании молний женскую фигуру с поднятым к небу ребенком. Весь ужас, всю боль Астарт вложил в вопль, но было поздно… И снова молнии, клокочущая бездна, мрак.
27. Боги и люди
Очередная гавань на их пути. Скрип сходней, гром разноязычной брани, завывания торговцев.
Уже нет с ними Эреда — скрывается где-то, боясь кары за изувеченного чиновника. Астарт, раздавленный горем, все же нашел в себе силы, позаботился о нем: послал через знакомых купцов деньги и добрый совет добраться до Левкоса-Лимена, где и хананеев много и от Карфагена далеко: карфагенские власти силы не имеют…
Безучастная ко всему женщина стояла на галечном берегу с узелком в руках. Астарт, закрыв лицо руками, сидел у ее ног.
— Меня ждут… — потерянный, леденящий голос.
Астарт взорвался:
— Тебе мало?! Мало наших бед? — Он вскочил, сжав кулаки. — Я тебя убью, но ты меня не покинешь…
— Я принесла жертву… Я вернула тебе жизнь… — тусклый голос, пустой взгляд, — и боги…
— Не хочу о богах!
— Меня ждут…
— Ларит!..
— Богиня зовет… я рождена в храме…
— Ларит, о Ларит!..
— Не может быть жрица женой, не смогла быть матерью…
Она медленно пошла к причалу.
— Ларит! — нечеловеческий крик заставил ее обернуться. Лицо ее неузнаваемо исказилось, губы дрожали. Астарт никогда не видел ее такой некрасивой, чужой… Она подавила стон, готовый сорваться с ее уст, и бросилась к поджидающей ее галере. Взбежала по крашеным сходням — их тут же убрали.
Гребцы, повинуясь сигналу кормчего, навалились на весла.
Финикиец глухо зарычал и выхватил меч.
— Ненавижу жрецов! — лезвие рвало песок и галечник, высекая искры. Ненавижу богов! Проклятую жизнь!.. — Он поднял лицо к небу и заорал, потрясая мечом: — О Мелькарт, баран с рыбьим хвостом! Я плюю в твои жадные глаза! И ты, злая баба, Великая Мать!.. И все вы небожители — Адонис, Эшмун, все благостные боги и боги зла — слушайте! Я отрекаюсь от вас! Я буду жечь храмы и убивать жрецов. Нет у меня богов! Я сам себе бог!
Побледневший Ахтой схватил его за руку.
— Ты безумствуешь!
— Ты тоже жрец! Проклятое отродье! — Астарт взмахнул мечом.
— Да, я жрец, но бога, который был человеком.
Астарт выронил меч. В ушах стоял ее голос. С диким воплем финикиец упал лицом в галечник.
— Был человеком… — Ахтой ссутулился над неподвижным телом. — На небесах ему, видно, несладко. Человек рожден страдать.
Тоскующие крики чаек вторили его мыслям.
Часть третья. арабы в Ливии
28. Подарок истории
Вершина финикийских мореходов — их плавание вокруг Африки в начале VI в. до н. э. Но прежде времени они прошли долгий путь развития от кочевников-скотоводов до всеми признанной нации сынов моря. Истории была благосклонна к орде кочевников, переваливших через Ливанский хребет и увидевших море. Шло время. Росли города. Бывшие кочевники познали прелести оседлой жизни. Горные долины Ливана покрылись пашнями и садами. Ячмень и пшеница, виноград и маслины — вот что стало заботой вчерашних скотоводов. Многие из них связали свою жизнь с морем: море обильно рыбой, бухты полны тюленей, а торговля с Израилем, Иудеей, Египтом приносила огромные богатства, хотя предметом экспорта были пока только ливанский кедр и пшеница. На месте рыболовецких деревушек возникли столицы княжеств и держав. Так вырос Тир, так появились Библ, Сидон, Угарит…