Когда их обступили, ни один из борцов не подавал признаков жизни.
— Им будет тесно не только на семи кораблях, но и на небе, — произнес Альбатрос, и никто не мог бы сказать, осуждает он случившееся или гордится этими парнями.
— Адон врачеватель, займитесь ими, — обратился он к Ахтою, — святого жреца пусть перенесут в мой дом, а гребца — в трюм.
— Бешеный, — сказал об Астарте кормчий по прозвищу Медуза.
— Лучше имени ему не придумаешь, — согласился второй кормчий с длинной прямоугольной, как у жителя Ассирии, бородой, которая и дала ему кличку Ассириец.
35. Горечь прощальных дымов
В туго натянутых снастях свистел и стонал, набирая силу, северный ветер — любимец всех мореходов.
Астарт сидел на высоком носу корабля у замысловатой статую патека. Кругом — ни души. Сегодня день прощаний. Все в городе. Новые друзья Астарта — в доме Агенора. Эред там же. Астарту же Альбатрос не позволил сходить на берег. Нет, это не жестокость. Старый кормчий, умудренный опытом, знал, какие опасности поджидают дерзкого тирянина на берегу. Ни один кормчий не забыл побоев, а выздоравливающий Ораз не вспоминал о нем лишь только потому, что тот не попадался ему на глаза. Жрец был уверен, что Альбатрос прогнал тирянина из Левкоса-Лимена.
У финикийской пристани сгрудились корабли флотилии Альбатроса, радующие глаз свежей краской, добротной оснасткой, собранными на реях яркими разноцветными парусами. Флагман флотилии, высокобортная трирема, покачивалась грузно на крутой волне. Одних только гребцов на ней семьдесят человек. Кроме гребцов триреме положено более двухсот человек экипажа — купцов, солдат, матросов. Но адмирал сильно сократил число людей на борту ради полезного груза: слитков металла, мешков с пшеницей, провизии.
Корабль Агенора, бирема, занимал второе место в строю. Финикийские мореходы недолюбливали это второе почетное место — место корабля-разведчика, который первым должен причаливать к незнакомым берегам и вступать в переговоры с населением. Экипаж Агенора — сто с небольшим человек — самый малочисленный: бирема не отличалась большими размерами, да и кормчий брал на борт не всякого.
Третьим судном была военная галера, низкобортная, узкая, длинная, с удачными пропорциями и изящной отделкой. Два ряда весел в шахматном порядке устремились в небо в ожидании гребцов. Волны омывали грозный таран в носовой части корпуса, а на передней площадке кормчего дремала катапульта, затянутая в непромокаемый чехол из бычьих кож. Хотя галера была выкрашена в черный цвет, она совсем не казалась мрачной — так строги, изящны были ее обводы, силуэт. Галерой командовал Ассириец, самый опытный среди кормчих Красного моря, когда дело касалось боевых набегов на порты конкурентов. Сколько судов и суденышек египетских, греческих и даже иудейский, осмелившихся покинуть воды Эцион-Гебера, пробуравил он тараном и отправил на морское дно, трудно было вспомнить даже ему самому.
Другими судами командовали вечно ухмыляющийся Медуза, уступающий в тщеславии и самомнении разве только богу зла; смуглый Сидонец, никогда не бывший в Сидоне; старый, сварливый Скорпион, прославившийся своим нюхом на шторм; веселый и хитроумный Плут, способный обсчитать любого купца, и, наконец, полулегендарная личность по кличке Шартар-Дубина. Этот кормчий обычно замыкал своим кораблем караваны судов: так он был менее безобиден, ибо во главе флотилии он озабывал обо всем не свете, несся вперед, не разбирая мелей и рифов. Непрошибаемый тугодум, он считал себя очень хитрым. Его знаменитый смех, похожий на ослиный рев, знали во многих гаванях, вплоть до Индии. Во всем остальном Шартар — обыкновенный кормчий, умеющий торговать, командовать, махать кулаками и вымогать подарки у экипажа.
У египетских пристаней столпились сотни египетских унирем, боевых галер конвоя, арабских парусников и рыбачьих баркасов. Вся эта армада с открытием навигации устремлялась на юг. Многие отсеивались в портах Западной Аравии, где торговали с сабеями, минеями и безвестными дикарями, приходившими из пустыни к берегу моря со всем своим скотом и скарбом. А часть устремлялась на финикийско-арабскую Сокотру. Самые крупные и оснащенные суда под бдительной охраной военных галер, не задерживаясь подолгу в гостеприимных гаванях Аравии, шли под парусами и на веслах дальше, в Пунт — экзотическую страну древних.
Постепенно пристани заполнила праздничная толпа. Жрецы вскарабкались по сходням и разожгли на кормовых жертвенниках огни, умилостивляющие богов стихии. Куски мяса шипели и брызгали растопленным жиром.
Едкая струя дыма заставила Астарта переменить место. Он подошел к борту. По легким, гнущимся сходням поднимались матросы, Агенор, Меред. Кто-то запоздало протрубил в сигнальный рог, призывая мореходов, купцов и солдат взойти на свои корабли. К флагману подошел Альбатрос в сопровождении помощников, телохранителей, мореходов. В их числе — Ахтой, он приветствовал Астарта поднятием руки. Все люди Альбатроса были в нарядных белых одеждах, Ораз — лиловом пурпуре, таком ярком, что резало глаза. Чернобородые мореходы не спеша, деловито поднимались по сходням.
На пристани толпились финикиянки — молодые и старые. И у каждой в руках по дорогому стеклянному флакону, в которые они будут собирать свои слезы — таков старый ханаанский обычай. И когда мореходы вернутся из дальнего плавания, им прежде всего покажут наполненные слезами флаконы как свидетельство женской любви и верности.
У трапа триремы громко зарыдала женщина в окружении доброй дюжины чумазых детей. Пожилой, крепко сбитый матрос неловко обнимал их всех, потом вспылил, грозно прикрикнул, и женщина замолчала, глотая слезы.
Чей-то малыш взобрался на палубу галеры и громко звал отца.
Повар Фага, увешанный корзинами, горшками, свертками из пальмовых и банановых листьев, смело ступил на раскачивающийся трап, но не удержался и с шумом свалился в воду. Брызги окатили стоявших на краю причала. Несмотря на серьезность момента, грянул дружный хохот.
Фага уцепился за протянутую руку Эреда и перевалил через борт, мокрый, сердитый.
— Почему не отчаливаем?
— Твое брюхо ждали, — ответил ему старшина гребцов Рутуб.
Корабельный повар тотчас исчез: боялся рутубовской зловещей ухмылки.
Меред была грустна. Ее египетские, как у Исиды, искрящиеся таинственной силой глаза по-очереди останавливались на каждом.
— Мекал, мальчик, подойди к борту, попрощайся же с ней, — мягко сказала она.
Юный мореход, робкий и стыдливый, словно юноша из легенды о пареньке с таким же именем, покраснел от смущения, но все же подошел к самому борту. Плачущая черноволосая финикиянка, юная, как и он, через силу улыбнулась ему.
Басовито прозвучал сигнальный рог.
— Вот и все, — тихо сказала Меред.
— Прощай, госпожа, — с чувством произнес бородатый Саркатр и, склонившись, поцеловал край ее шелкового покрывала.
К Меред подходили все и прощались как с давно знакомым дорогими человеком. У Астарта сжалось сердце. "Как он может оставить ее одну среди чуждых ей хананеев?.." Рутуб, Астарим, Абибал, Мекал… — все поцеловали край ее одежды.
Меред сама подошла к мрачному тирянину:
— Я буду молиться за вас обоих…
На триреме Альбатроса уже убирали сходни. Меред прильнула к груди мужа. Странно было видеть ее плачущей. Мореходы хмурились и отводили взоры.
— Я буду тебя ждать хоть всю жизнь, — сказал женщина, вглядываясь в его лицо, будто стараясь запомнить, — боги отняли у нас счастье, но лишить нас друг друга…
— Вот увидишь, судьба и боги будут к нам благосклонны, — мягко произнес Агенор.
Он сам помог Меред сойти на причал.
— Отча-аливай! — прозвучало с флагмана.
Корабли оттолкнулись шестами, гибкие тонкие весла вспороли волну.
— Что бы ни случилось, буду ждать! — крикнула юная финикиянка.
— Сагути!
— Фага, радость моя…
Корабли подняли паруса.