Или еще: "Пожилому человеку требуется молодой хоуматтендант, который смог бы подпевать песням Гражданской войны"… Что было или, вернее, что будет дальше. Я выбрал из двух одно, я выбрал сынову мебель и его новую машину. Из уличного телефона я звоню доктору, что согласен, мы договариваемся на завтра. Спрашиваю, на что мне пожаловаться дома, чтобы за мной приехала машина. Он сказал. Ночью я охаю и стону (так. — В.Ч.) и хожу на кухню пить воду. Там я чищу картофелину и разрезаю ее на две половинки. Утром эти половинки я запихиваю за щеки — и я готов. Шамкая, я звоню доктору. Сын убегает на работу и успокаивает меня: флюс, папа, это чепуха. Он тебе даже идет. Я еду на машине врача, Мария остается дома — она из-за меня всю ночь не спала и еле жива. В своем офисе доктор меня фотографирует, сестра готовит к операции. Звонит Марии: "Вашему мужу придется на сутки задержаться: воспаление десен, температура, требуется хирургическое вмешательство, уход. Не беспокойтесь, вернем старичка лучше прежнего". Хорошо (дядя Миша как всякий одессит говорит "хорошё"). Я ложусь на стол, мне что-то колют в руку. — Хотя бы нос вы мне оставите, — я спрашиваю, — чтобы я себя после узнал?
— Да, — говорит доктор и расплывается. Я просыпаюсь, хирург сидит рядом. — Передумали, доктор? Мои морщины вам не подошли? — И чувствую на своем лице бинты. Так, в бинтах, я и приезжаю домой. — Ой, что там было? — Такой тревоги в голосе Марии я уже 30 лет не слышал. — Ничего особенного, — говорю, — двусторонний флюс. Детская болезнь. Медсестра, она со мной, обещает: — "Завтра приду сменить повязки"
— Короче. Мне окончательно снимают бинты. Сын беспокоится: "Что это с тобой, папа? Ты будто на 20 лет помолодел". -Это я опух после операции. Пройдет. Через неделю. — "Да ты в самом деле помолодел!" — Наверно, это такой флюс. Американский. Не бери в голову. Мария смотрит на меня с подозрением. — "Твой папа, наверно, подыскал себе кого-то моложе меня". -Ну да, — отвечаю, — соседку. Мадам Паркинсон. — Что вам сказать! — повторил дядя Миша и помотал головой. — Начинается самое трудное, о чем я не успел подумать: старик с дурацким молодым лицом. Ну, не так, чтобы очень, но все-таки… Я даже в панике — что я скажу сыну? Что я выгодно продал свои морщины? Так он вызовет скорую психиатрическую, и наверно, я буду не первым иммигрантом, у которого поехала крыша. И что я, кстати, отвечу знакомым, если они спросят о переменах на лице? Как на меня посмотрят — если посмотрят — мои доминошники?.. Оказывается, ответы на все мои вопросы были уже у молодого хирурга. Он успел ухватить самую суть Заокеании. Врач приехал осмотреть меня, привез с собой фотографа и двух корреспондентов из газеты и журнала и все объяснил моим домашним и журналистам. И вручил мне пухлый конверт. Он сказал при этом: — Дядя Миша, вы теперь — моё publicity, живая реклама, моя слава, мой success! Поработайте на меня еще, я вам доплачу. It's America! Честное слово, это лучше, чем стоять на Брайтоне с флайерсами! Ходите, улыбайтесь пошире, сияйте всеми своими вставными зубами! А когда вас будут расспрашивать о переменах, называйте мое имя! ОKay? Мария на все это произнесла очень женские слова: — "Кому нужны такие деньги! Да я из них и копейки не возьму!" — Она их в меня швырнула, эти слова, и ушла на кухню, где тут же загремела кастрюлями. — "Ну почему? — возразил ей сын. — Теперь, когда у нас будет машина…" — "Я уже знаю, где купить мебель, — вставила Галя, невестка. — У мягкой — дивная расцветка! Представляете, бежевый тон…" — И вот тут-то, товарищ Вадим, мне станет впервые обидно. Потому что все говорят только свое, только от себя и за себя, а обо мне никто не думает! Никто не спросит: а как ты, Миша, будешь чувствовать себя в молодой личине? Ты ведь не ради нее, не ради себя на операцию пошел — ради денег! Тебе-то будет каково? И только внук догадается. Он спросит: — "Деда, тебе было больно?"