Именно в этот непростой период жизни Квазимодо его и решил побеспокоить мой брат. С присущей ему беспардонностью, Жеан проник в жилище моего воспитанника после вечерней службы. Должен отметить, что за все годы проживания в северной башне Квазимодо не приходилось запирать дверь. Облик и репутация жильца были надёжнее любых замков. Каноники и певчие обходили эту келью стороной. Помимо меня никто не переступал через порог этой «пещеры циклопа». Разумеется, Жеану не терпелось туда проникнуть. Причём он первым запустил туда своего приятеля — Робена Пуспена. Именно Робен оказался прижатым к стене могучими руками. Не сомневаюсь, в это мгновение вся недолгая жизнь школяра пронеслась у него перед глазами. Кровь из разбитого затылка замазала разрисованную стену. Жеан, не на шутку перепуганный, бросился ко мне с мольбой спасти товарища. Желторотые школяры не ожидали такого поворота событий. Наверное, они рассчитывали, что им удастся застигнуть зверя врасплох и загнать его в угол в его же норе.
Не сказать, что реакция Квазимодо меня удивила. Он повёл себя как собака, которую дёрнули за хвост. Он уже однажды показал характер, ещё будучи пятилетним, когда укусил Пьера де Лаваля.
Мне пришлось осмотреть и перевязать рану Робена, что не составило особого труда, а затем вернуть его декану коллежа. Родители мальчишки не посмели жаловаться епископу, учитывая, что их сын сам проник туда, куда посторонним не следовало соваться. Справедливости ради, Квазимодо никогда первым не бросался на людей, даже когда его высмеивали на улице. В глубине души я даже сожалел, что досталось Робену, а не Жеану. Мой братец заслужил кровопускание как никто другой.
========== Глава 13. У Луи де Бомона рождается блестящая идея ==========
— Всё-таки подумайте о том, чтобы отправить своего мальчишку в гарнизон, — сказал мне Луи де Бомон, когда я оказался в его кабинете. — У него море нерастраченной энергии. Она тяготит его. Отдайте его на службу, пока он не стал преступником.
— Вам не кажется, что ему будет трудно подобрать форму? — спросил я, не сразу поняв, о ком шла речь. — С его не совсем обычным телосложением…
— А чего такого необычного в Жеане? Мальчишка невысок ростом, это правда. Но для кавалерии это не так уж и плохо.
— Так Вы имели в виду моего брата?
— А кого ещё? Неужели вы подумали, что Квазимодо? — болотно-зелёные глаза епископа выплеснули долю упрёка. — Не до такой степени я жесток, чтобы шутить подобным образом. Разумеется, я имел в виду Жеана. По Вашим же словам, он не проявляет никакого интереса к учёбе. Довольно истязать ребёнка ненавистной ему латынью. Может, настало время отправить его в казармы. Военная дисциплина пойдёт ему на пользу.
— Мне бы ночью не спалось, если бы подобные Жеану служили в армии. Королевство было бы под угрозой.
— Зря Вы так. Любого сорванца можно перевоспитать. Юный де Шатопер этому подтверждение.
— Позвольте не согласиться, ваше превосходительство. У Шатопера, помимо начальников, есть суровый отец, который не даёт ему спуска. Феб с рождения был предназначен для ратного дела. В семье Фролло нет военных. Моя родословная состоит из мыслителей и философов. Нам опасно давать в руки меч или арбалет. Уверяю Вас, страна ничего не потеряет, если Жеан не поступит на службу.
Мой ответ удовлетворил епископа лишь частично. Луи хмыкнул и покачал головой.
— Удивительно, однако…
— Что именно Вас удивляет?
— Ваша первая мысль была о Квазимодо. Вы так мало думаете о брате.
«Наше родство под большим вопросом», — чуть было не сказал я, но вовремя сдержался. Моё повышение также означало вынужденное сближение с епископом. Луи всё чаще пытался втянуть меня в задушевные беседы на темы, не касающиеся приходских финансов. Не знаю, насколько искренним был его интерес к моей семейной жизни. Я вовсе не нуждался в его участии, а тем паче в его советах. Больше всего меня позабавило его восхищение Шатопером как эталоном чести и дисциплины. Если отбросить его закалку и военную подготовку, Феб в свои семнадцать лет был редкостным дебоширом, у которого разве что хватало выдержки и здравомыслия не попадать под трибунал. Он не напивался до полного отупения, не провоцировал драки с высшими по рангу и не компрометировал девиц из своего круга. Этим его добродетель ограничивалась. На его совести было несметное количество растлённых торговок с рынка и даже тринадцатилетняя дочь владельца кабака «Яблоко Евы», куда Феб часто наведывался после службы. Девчонку поспешно выдали замуж за сына кожевника, как только она начала страдать от тошноты по утрам. Сам Феб гордился, что помог невзрачной, робкой девчушке так быстро и удачно устроить семейную жизнь. На дурнушку обрушилось двойное благословение: брак с зажиточным ремесленником и Шатопер под сердцем. Откуда мне это известно? Я исповедовал девицу перед венчанием. Либо Луи не знал о похождениях Феба, либо не считал их зазорными. Было бы наивно ожидать, что бывший придворный будет осуждать смазливого солдафона за мелкие мужские шалости.
— Возможно, я ошибаюсь, — продолжил Луи с некоторой осторожностью, точно ступая то тонкому льду, — но иногда мне кажется, что Ваше сердце трогают лишь увечные и убогие. Вы весьма холодны с г-жой де Гонделорье, которая, отмечу, жертвует немалые деньги на приход, и в то же время так трогательно печётесь о затворнице Роландовой башни.
— Не в этом ли суть нашей миссии, Ваше Превосходительство? Разве священное писание не побуждает нас опекать тех, кто в меру своей немощности или невежественности не может принести нам выгоду? Богатая вдова Гонделорье не нуждается в моих любезностях. Перед ней и так лебезит весь Париж. А мой белокурый братец прославился заводилой в коллеже. Думаю, что как духовному лицу, вам будет понятно, почему я предпочитаю отдавать силы таким как Квазимодо и сестра Гудула. И я делаю совсем немного по сравнению с некоторыми братьями, которые посещают нищие кварталы, подвергая жизнь опасности, чтобы доносить истину до отверженных.
Наверное, я переоценивал чуткость и деликатность Луи де Бомона. Он слишком много времени провёл при дворе, расшаркиваясь перед королём. Он в самом деле не понимал, почему я отказывался пресмыкаться перед вдовой Гонделорье, особенно после её недавнего пожертвования.
— Я понял Вас, Фролло, — сказал Луи, спасаясь бегством от неудобной темы. — Вернёмся к разговору о Вашем воспитаннике. Ему уже четырнадцать лет. Вы обсудили с ним варианты его будущего? Я понимаю, их не так много. Не может же он до конца своих дней прятаться в келье. Ему нужно какое-то занятие. Вы не будете спорить, что самым логичным шагом для него было бы стать священником. Даже удивительно, что за десять лет Вам так и не удалось склонить подчинённого к мысли о духовном сане.
— Исключено, — ответил я сухо.
— Почему? Вы дали юноше неплохое образование. Он знает латынь и основы литургии. Разве этого не достаточно?
Болван. Чего мне только стоило сдержаться и не обозвать Луи в лицо.
— Ваше Превосходительство, — произнёс я вслух, — одно дело жить в отдалённом монастыре, переписывая книги… Но служить каноником в столице, общаться с прихожанами, это совершенно другое. Думаете, многие захотят принимать причастие из рук горбатого священника?
— Но уродство — не порок, — возразил епископ невинно. — За безобразной оболочкой вполне может скрываться чистейшая…