Я чувствовал, что мой ответ не удовлетворил Флёр-де-Лис. Он был слишком холодным и безличным. Я произнёс несколько шаблонных фраз, не вникая во все тонкости её положения.
— Феб совершенно не боится меня обидеть, — продолжала она. — Когда у меня гостила моя подруга Коломба, Феб оказывал ей знаки внимания. Когда мы вдвоём, он скучает и едва сдерживает зевки, а когда пришла Коломба, он оживился и начал покручивать усы. Ей было неловко, но в то же время лестно, а я едва сдерживала слёзы. А сегодня мне сообщили, что прошлой ночью его видели с какой-то цыганкой в седле.
С цыганкой. Вот теперь девица Гонделорье завладела моим вниманием.
— С цыганкой, говорите? — проговорил я, с лёгкой дрожью в голосе. — Известно ли Вам, что ему поручено охранять собор и его предместья от цыган? Возможно, что он поймал эту девчонку и вёз её, чтобы передать властям.
— Увы, святой отец! Вид у них обоих был весьма довольный.
— Дочь моя, Вы не видели эту сцену собственными глазами. Не прислушивайтесь к сплетням. Не давайте им разрушать Ваше доверие к жениху. У Феба много завистников, и у Вас тоже.
Когда благородная девица покидала собор, вид у неё был ещё более потерянный и подавленный. Ей наказали смириться и не ожидать от супружеской жизни слишком много. Конечно, я мог бы сказать ей что-то более утешительное и вдохновляющее, но она пришла в самый неподходящий момент.
Мыслями я был на Гревской площади. Только как мне было туда пробраться? Толпа зевак возросла так быстро, что сержантам, на которых она наседала, не раз приходилось пускать в ход тяжёлые плети и крупы лошадей.
Пробраться через толпу пешком было невозможно, и я взял мула из монастырской конюшни. Увы, таковы парижане. Они не всегда расступятся перед священником, но всегда перед мулом. На этот раз толпа была особенно густая и оживлённая, потому что осуждённый был нe кто иной, как развенчанный папа шутов, которого ещё вчера вечером торжественно несли через площадь на носилках. Сегодня утром его привезли в телеге к позорному столбу. Его горбатую, залитую кровью спину видел весь Париж. Да, он был жив. Тортерю не перебил ему позвоночник. Помощники палача, знавшие своё дело, уже успели смазать раны Квазимодо какой-то клейкой мазью, чтобы приостановить кровотечение. Ему ещё надлежало выстоять у позорного столба час, если верить тому что сказал Жеан.
На него сыпались проклятия из толпы. Парижане вдруг вспомнили, что у каждого из них был личный счёт со звонарём. Почти все имели против него зуб, в основном за уродство.
— О антихристова харя!
— Чёртов наездник на помеле!
— Горбун кривоглазый! Чудовище!
Это были те же самые люди, которые приходили в собор на службу, исповедовались, принимали причастие и бросали монеты в поднос. По отдельности они не были безнадёжными дикарями или извергами, но, когда они собирались в одном месте, в них пробуждались самые зверские порывы.
Среди зрителей выделялись Жеан и Робен. Напившись на полученные от меня деньги, школяры распевали:
Висельнику — верёвка!
Уроду — костёр!
За проклятиями и насмешками полетели и камни.
В эту минуту Квазимодо походил на дикого зверя, посаженного на цепь и бессильного сломать ошейник. Иногда яростный вздох вздымал ему грудь. Безобразное лицо не выражало ни стыда, ни смущения.
Однако когда он заметил меня в толпе, его искусанные губы растянулись в улыбке, которая становилась всё ярче и отчётливее по мере того как я приближался. Положение несколько усложнялось тем, что все зрители знали осуждённого и его покровителя. Кумушки в толпе начали шептаться: «Вот едет чернокнижник за своим бесом». Мне не хотелось, чтобы Квазимодо решил, будто я пришёл его спасти. А ведь он смотрел на меня как на спасителя. В его глазу я прочёл мольбу и надежду. Казалось, он вот-вот позовёт меня.
Постояв несколько мгновений у подножья лестницы, я повернул назад и пришпорил мула. Я не видел, что выражало лицо моего подопечного в эту минуту, но мне представлялась улыбка полная горечи, уныния и бесконечной скорби.
========== Глава 30. Ложь во спасение ==========
Комментарий к Глава 30. Ложь во спасение
Да простит мне Гюго такие вольности … В этой главе Клод применяет психологическую манипуляцию, которая называется “газлайтинг”, цель которой заставить жертву усомниться в адекватности восприятия реальности.
Раненому зверю нужно отлежаться в своей норе, чтобы отойти от болевого ступора. Я предоставил Квазимодо этy возможность. После всего, что он пережил у позорного столба на глазах у парижан, ему не хотелось никого видеть, включая меня. Зашёл я к нему в келью только после вечерней службы. Он лежал на тюфяке, подложив под щёку скомканную разорванную рубашку. На бледном лбу блестели капли холодного пота. Веко закрытого глаза подрагивало.
О моём присутствии он узнал, когда холодная струя воздуха ворвалась в келью. По истерзанному телу пробежала судорога. Слегка приоткрыв глаз, он чуть-слышно простонал, будто при виде палача, который пришёл дать ему вторую порцию наказания.
Я растянулся на полу рядом с ним, чтобы наши глаза были на одном уровне.
— Не бойся. Я пришёл не для того, чтобы тебя отчитывать. Сын мой, скажи мне, что тебя сподвигло на это злодеяние?
— Учитель, — с трудом ответил он, облизывая почерневшие губы, — я не понимаю…
— Что заставила тебя наброситься на эту блудницу?
Теперь его глаз раскрылся шире и вспыхнул.
— Я сделал это по Вашему приказу, чтобы угодить епископу. Вы сами сказали, что она ведьма.
— Она не ведьма, а обыкновенная блудница, — прищурившись, я горестно покачал головой. — Бедное моё дитя… Твоё воображение играет злые шутки над тобой. Ничего подобного я тебя не просил. Видно, слава ударила тебе в голову. Эти скверные людишки, которые избрали тебя своим папой, напоили тебя каким-то зельем, вот тебе и вспоминаются разговоры, которых не было.
— Ничем они меня не поили.
— Ты просто не помнишь. На таких празднествах не обходится без всяких колдовских напитков, которые затуманивают сознание. Не по доброй же воле ты просунул голову в розетку и залез на носилки? Ты же праведный, благочестивый мальчик. Как чисто звонят колокола в твоих руках!
— Так что же случилось, по-Вашему?
— Я сорвал процессию и велел тебе вернуться в собор. И какое-то время ты действительно шёл за мной. Потом тебе на глаза попалась эта цыганка, и ты бросился на неё. Какое счастье, что появился офицер и спас тебя от греха. А что, если бы тебе действительно удалось унести эту жалкую девицу? Тебя бы осудили не в покушении, а в самом исполнении злодеяния, и наказание было бы куда более жёстким. А главное наказание ты бы понёс перед Богом. Взять против воли женщину, пусть даже и лёгкого поведения, — огромный грех.
Хрипло вздохнув, он поёжился, хотя малейшее движение причиняло ему адскую боль.
— И что теперь мне делать?
— Ничего. Лежать, пока раны не затянутся. Уверяю тебя, они не смертельны. Я говорил с епископом.
— И что он сказал? Меня пошлют на кухню, ставить мышеловки?
— Какие мышеловки? Что за вздор ты несёшь, глупый мальчишка? Вот уж это цыганское зелье! У тебя голова до сих пор гудит от него. Луи не лишён милосердия. Он готов тебя простить.
— Простить?
— А как же иначе? За одно преступление дважды не карают. Он хочет, чтобы ты вернулся на колокольню, как только поправишься. Но ты усвоил свой урок? Только впредь ты не выходи из собора и не вступай в разговоры с горожанами.
Как плавно скатилась ложь с моего языка, точно капля мёда с ложки! Из двух зол пришлось выбрать меньшее. Да, я знал, что я лжец, трус и предатель. Но Квазимодо не должен был этого знать. Подобное открытие не пошло бы ему во благо. После публичного наказания он был более оторван от человечества чем когда-либо. Если бы он потерял веру в своего единственного покровителя, это бы его сломило окончательно.