При всей своей беспощадности, Жак Шармолю не был лишён сентиментальности. Он гладил моего кота и кормил его из рук, восхищаясь роскошной шерстью и мускулатурой животного. Однажды, во время одной из наших встреч в моей башенной келье, Шармолю заметил, как в паутину попалась мушка. Паук уже перегнул жертву пополам своими передними лапками и ощупывал её головку своим отвратительным хоботком. Это зрелище оказалось слишком невыносимым для церковного прокурора, того же самого человека, который не задумываясь, посылал заключённых на дыбу. Он уже было потянулся, чтобы спасти муху. Мне пришлось в последнюю минуту удержать его руку.
— Мэтр Жак, не перечьте судьбе! Не мешайте пауку.
Шармолю неохотно отпрянул, всё ещё морщась. Та сила, с которой я сжал его руку, напугала его.
— Ну и хватка у вас, — пробормотал он, потирая запястье. — Будто железные клещи, покрепче любых орудий Пьера Тортерю.
Раз уж мы заговорили о палаче, должен отметить, у него был впечатляющий арсенал орудий, один вид которых мог развязать даже самый упрямый язык. Тортерю относился к своему ремеслу с любовью и знанием, возведя допрос до уровня искусства. У него была команда помощников, состоявшая из безобразных карликов, в обязанности которых входило следить за инструментами пытки, смывать с них кровь и поддерживать в рабочем состоянии. Тортерю относился к своей кожаной постели так же трепетно, как Квазимодо к Большой Марии. Мне довелось видеть, как он поглаживал щипцы, мурлыкая себе под нос.
Как я оказался в его подвале? Несколько раз меня звали на допрос в качестве врача, по распоряжению Шармолю. Я должен был следить за состоянием допрашиваемого и при необходимости дать Тортерю знак немного остудить пыл. Разумеется, палачу не нравилось моё присутствие. Он считал это знаком недоверия со стороны прокурора. Ему, Пьера Тортерю, мастеру своего дела, не нужно было, чтобы медик смотрел ему под руку и дышал в шею.
Шармолю знал, что подобная деятельность мне не по душе, и старался не перегружать меня излишними походами в застенок. Вот почему он не послал меня на допрос Марка Сенена. Я не был свидетелем мучений казначея. Однако, когда арестовали цыганку, Шармолю настоял на моём присутствии на суде, который был назначен на середину апреля.
— Придите, мой друг, — сказал он мне. — Если не ошибаюсь, этот случай будет Вам лично интересен. Не вы ли добивались ареста плясуньи? Ночной дозор опередил нас. Шуточное ли дело? Цыганка заманила офицера в конуру и запорола. Без колдовства не обошлось. Иначе как объяснить присутствие бесовской козы?
— Вы прокурор, мэтр Жак. Вы и объясните судьям. Своей интуиции я больше не доверяю. Последний раз я жестоко обманулся.
— Обманулись?
— Я всегда думал, что она сильная ведьма, такая, какая просачивается сквозь щели, и с запястий которой соскальзывают оковы. А она оказалась слабой. Ей не удалось уйти от солдат. Обычная девчонка, которая заигрывала с дьяволом.
Должно быть, вид у меня был подавленный и разочарованный, так как Шармолю взглянул на меня с сочувствием.
— Не огорчайтесь, мой друг. Вы святой человек, учёный муж. Не ваше дело марать руки, охотясь на ведьм. А хорошенькое создание эта плясунья Смеральда, ей-богу, — добавил он на прощание. — Какие великолепные чёрные глаза, точно два египетских карбункула. Будь я лет на тридцать помоложе…
========== Глава 39. Дворец Правосудия ==========
Последние две недели до суда я провёл в административных заботах, которые навалил на меня Луи. Епископ больше не заводил разговор о моём здоровье, за что я был ему признателен. Луи не блистал проницательностью, но мы служили вместе достаточно давно, и он понимал, что боль у меня в груди являлась лишь симптомом более обширного душевного недуга, о котором я не хотел говорить. Сколько бы времени у меня ни оставалось в запасе, я должен был провести его с пользой для прихода. Эти две недели я был примерным архидьяконом и выполнял свои обязанности исправнее, чем когда-либо. Я ни разу не заперся в моей башенной келье. Огонь перестал полыхать в окошке.
— Фролло, Вы на самом деле собрались на тот свет, — пробормотал Луи, просматривая приходские списки, приведенные в идеальный порядок.
— Я хотел утрясти финансы. Ведь мне придётся отлучиться во дворец Правосудия на несколько дней.
— Ах, да… Суд на цыганкой. — Луи вздохнул и закатил глаза. — Я совсем забыл. Друг мой, Вам не обязательно в это дело вмешиваться.
— Я знаю, что не обязательно. Мне и самому не очень хочется. Но я пообещал Жаку Шармолю, что буду присутствовать на процессе. Я хочу поближе взглянуть на эту ведьму, чтобы понять, с чем мы имеем дело.
— Погодите. Ведь это та самая девчонка, которая пыталась охмурить нашего Лаваля, и которая нагадала суровую зиму. Сменарда с козой. Помните?
— Смутно. Поверьте мне, Ваше Превосходительство, я бы не стал вмешиваться из-за какой-то мелочи. Но этот случай — серьёзный прецедент. Такого ещё не было. Цыгане убивают королевских стрелков! Шуточное ли дело?
— Вы правы, — сказал епископ, кивая головой. — Я знаю, что Вы не питаете дружеских чувств к Шатоперу, но всё-таки он был капитаном стрелков. Его человеческая нравственность под вопросом, но один его титул что-то значит. Он не какой-нибудь рядовой солдафон. Сменарду надлежит казнить публично, чтобы её собратьям было неповадно. Иначе всё египетское племя потеряет страх перед Богом и законом. Ступайте на суд, Фролло. Не давайте спуску этой ведьме.
Моя игра была достаточно убедительна. Луи поверил каждому моему слову. За день до суда мы даже поужинали вместе. Епископ угостил меня своим вином, которое берёг для важных гостей из Ватикана. После нескольких бокалов его пробрала ностальгия. Он начал вспоминать своё прошлое в королевском дворце, детально описывая гурманское меню, множественные увеселения и нравы придворных женщин. Вот от чего ему пришлось отказаться!
Неторопливо потягивая вино, не снимая усталой, слегка скучающей маски, я позволил себе погрузиться в повествование Луи, окунуть кончики пальцев в омут чужих грехов. Но даже на фоне разврата и козней моё преступление казалось особенно чудовищным, ибо жертвой его стала не изнеженная придворная интриганка, а безвестная полудикая плясунья, не имеющая ни одного настоящего заступника в мире. Я слушал Луи, не перебивая, стараясь не думать о том, что меня ждало во дворце Правосудия на следующий день. Мне лишь оставалось утешать себя мыслью о том, что дороги обратно не было. Когда творишь зло… Кто спит спокойнее, чем праведник? Грешник, покорившийся воли рока.
***
Луи не ошибся. Судебное дело действительно привлекло внимание со стороны парижан. Толпа струилась в залу суда по лестнице. Попытаюсь описать интерьер самой залы. Высокие стрельчатые окна пропускали слабый луч света, который гас прежде, чем достигал свода, представлявшего собой громадную решётку из резных балок, покрытых тысячью украшений, которые, казалось, смутно шевелились во тьме. Стены были усеяны бесчисленными изображениями королевских лилий. Над головами судей можно было различить большое распятие, а по всей зале — копья алебарды. Я столько раз бывал во дворце Правосудия, но не обращал внимания на декоративные детали, насыщенные символизмом. В тот день я впервые присмотрелся к помещению, в котором решалась судьба цыганки. У меня было предчувствие, что я сам не выйду оттуда живым. Сердечный недуг давал о себе знать покалыванием в боку.
Мне казалось, что я слышал жалобный голос Жеана, клянчившего деньги. Да, мальчишка не постеснялся бы ворваться в залу во время судебного процесса. Ещё несколько голосов одновременно звучали в моей голове. Я слышал брюзжание вретишницы, шамканье старой карги с моста, даже грустный смех покойной кузины. По мере того как голоса становились громче, рука моя всё крепче сжимала рукоятку ножа, спрятанного под сутаной. Зачем я принёс его с собой? Зачем офицеры византийской армии носили с собой капсулы с ядом?
В толпе я разглядел Гренгуара, которого не видел с того дня, когда застал его на соборной площади со стулом в зубах. Благодаря своему росту, он возвышался над остальными зеваками. Честно говоря, его присутствие изумило меня. Похоже, я недооценивал степень его привязанности к подсудимой. За месяц вполне можно было забыть жену и найти себе новую. Его восхищения белой козой я никогда не воспринимал всерьёз, зная его своеобразный юмор. Неужели он действительно беспокоился о судьбе цыганки? Поверх фиглярского кафтана был наброшен дырявый чёрный плащ — символ траура, не иначе. Гренгуар дёргал соседа за плечо и приставал к нему с расспросами. Поэт поочерёдно тыкал худым пальцем в протоколистов и членов судебной палаты. К счастью, он не видел меня: я находился в тени, и лицо моё было скрыто капюшоном.