Гренгуар благоговейно рассматривал наружную скульптуру часовни Сен-Жермен-л’Окселруа. Я достаточно хорошо знал поэта, чтобы почти читать его мысли. Очевидно, его любовь к женщинам и животным сменилась любовью к камням. Плиты и барельефы так же забавны, как живые существа, но менее вероломны. Увы, я прервал эту минуту блаженства, положив тяжёлую руку ему на плечо и выдернув его из мира грёз.
Гренгуар поприветствовал меня смущённым, неловким смехом и извинился за то, что всё это время не приходил на занятия. Он знал, что его жена нашла приют в соборе. И, хотя он не удосужился её навестить, он нередко вспоминал её. Больше всего его тревожила участь прелестной Джали. Как можно забыть такое изящное создание?
Несколько минут он болтал про совершенство художественной работы на барельефе. Действительно, где ещё вы найдёте листья капители, над которыми тоньше и любовнее поработал бы резец? Иными словами, он делал всё, чтобы отдалить грядущий разговор. Он чувствовал, что я от него чего-то хотел. Ведь недаром же я нарушил его эстетический экстаз.
В эту минуту послышался звонкий цокот копыт о мостовую, и мы увидели в конце улицы королевских стрелков с офицером во главе.
— А он неплохо оправился от своей раны, — сказал Гренгуар. — Убийца-монах оказался ещё более хлипким и неуклюжим, чем я. Ударить со спины и промахнуться!
Ничего не сказав в ответ, я двинулся вперёд. Гренгуар по привычке последовал за мной, хотя я не звал его. Мы молча дошли до улицы Бернардинцев, довольно безлюдной.
— А Вы, Гренгуар, совсем не сожалеете о том, что на Вас нет доспехов? Вам не жаль упущенного шанса стать солдатом? Помнится мне, когда-то Вы помышляли о военной карьере.
— Я также помышлял о жизни в монастыре, о ремесле плотника и даже школьного учителя. А в конечном счёте оказался уличным философом, который ни о чём не сожалеет. Можно сказать, я неплохо устроил свою жизнь. Я не завидую этим красивым молодцам в мундирах. Лучше быть головкой мухи, чем хвостом льва. Какое счастье быть вольным ничтожеством, которое занимает так мало места и которое никому не мешает.
— И Вас не угнетает то, что Вам не с кем разделить это… пьяняющую ничтожность?
— Вы хотите знать, скучаю ли я по своей жене?
— Вас абсолютно не гложет чувство вины? Вы на свободе, а девица, которая спасла Вам жизнь вот-вот будет повешена. Эта мысль не нарушит ваш ночной сон?
— Учитель, Вы забросали меня вопросами! Мне неловко, что такая внушительная и суровая личность проявляет такой живой интерес к моей персоне. Позвольте задать Вам встречный вопрос: откуда такое участие к бедной цыганке?
У меня нет слов что описать это наглое невинное любопытство на лице поэта. Так смотрел на меня Квазимодо, когда ему захотелось узнать откуда берутся дети.
— Гренгуар, — сказал я устало, — Вам не понять. Вы не были обременены ответственностью за другое существо. Бог не послал Вам ни детей, ни младший братьев. Я сам бы рад забыть эту историю с цыганкой, но… Дело в том, что она завладела сердцем моего подопечного. Не сочтите моё участие праздным. Убогий отрок так впечатлителен. Одного глотка воды было достаточно…
Гренгуар понял мой намёк правильно, или по крайней мере притворился, что понял.
— Да, верно! Я был там. Такая пронизывающая сцена у позорного столба. Она чуть не вдохновила меня написать очередную драму.
— По воле Бога я исполняю отцовские обязанности. Мне прискорбно, что выбор моего приёмного сына пал на блудницу и язычницу. Я-то понимаю, с высоты своего сана, что любовь его — юношеское заблуждение. Впрочем, кто знает? Быть может, она не так уж порочнa, раз тронула столь дикое, но чистое сердце. Боюсь вообразить какой удар её казнь нанесёт Квазимодо.
Гренгуар удовлетворённо кивнул. Очевидно, мои доводы показались ему достаточно убедительными.
— В таком случае, учитель, позвольте Вас успокоить. Скорее всего, плясунью не повесят.
— Пустомеля, — буркнул я сурово, успев сжать ему руку. — Что тебе известно!
— Сжальтесь, учитель, — взмолился Гренгуар, пытаясь высвободить руку. — У Вас хватка покрепче любого из орудий Тортерю.
— Говори же!
— Похоже, у Квазимодо есть друг. Час назад он говорил со мной. Смазливый, рыжий мальчишка лет восемнадцати, который играет на органе.
— Зачем он приходил к тебе?
— Узнать дорогу ко Двору Чудес!
— Что ему там понадобилось?
— Неужели вы не догадались, учитель? У юноши весьма дерзкий план. Я восхищён! Так рисковать своей должностью, возможно своей жизнью, ради возлюбленной друга. Увы, я не способен на такие жертвы.
— Проклятие! Что изобрёл этот пройдоха?
Наклонившись к моему уху, Гренгуар принялся шептать, с беспокойством озирая из конца в конец улицы, где, впрочем, не было не души.
«Бродяги молодцы. Цыганское племя любит её. Они поднимутся по первому же слову. Нет ничего легче. Напасть врасплох. Среди сумятицы её легко будет похитить. Завтра же вечером. Они будут рады».
========== Глава 59. Лабиринт химер ==========
«Интересно, как Пьер де Лаваль отреагирует на смерть сына», — думал я, бродя по монастырскому коридору.
Для меня рыжий органист был уже мёртв. Его увлечение рыцарскими романами зашло слишком далеко. Ему вздумалось подстрекнуть парижских бродяг штурмовать собор. Когда власти узнают о его так называемом подвиге, никакая сила на свете, даже влияние его отца, не спасёт его от костра — если он, конечно, сам не погибнет во время осады. Я не сомневался, что он примет участие в вылазке. Безумные замыслы надо доводить до конца. Мне казалось, Даниель Дюфорт не принадлежал к тому числу зачинщиков, которые разжигали войны, а сами отступали в сторону, чтобы созерцать резню со стороны. Имея лишь смутное представление о страданиях и боли, мечтательный юнец готов был окунуться с головой в баталию. Объединиться с чернью, чтобы стать на защиту девицы! Что могло быть пленительнее и благороднее?
Я уже представил, как Пьер де Лаваль заточит себя в каменный мешок вроде Крысиной Норы, стеная: «Сын мой!»
На пороге Красных врат я натолкнулся на белобрысое существо, в котором несколько мгновений спустя узнал Жеана. Точно сквозь пелену я увидел розовое нахальное лицо, растянутое в привычной лукавой ухмылке. Когда тот начал кривляться, заламывать руки и мямлить про нехватку денег, я сорвал с пояса кошелёк, набитый мелкими монетами, и швырнул ему в грудь.
— Это всё, что ты от меня получишь. Убирайся к чёрту.
Это была наша самая короткая беседа. На этот раз никаких нотаций, никаких нравоучений. По идее, это должно было обрадовать повесу. Однако он не спешил удаляться. Вид у него был огорошенный и даже испуганный. Какое-то время он стоял, хлопая золотыми ресницами.
— Как… Так быстро? Почтенный братец, уж не задумали ли Вы умирать? Я знал, что Вам последнее время не здоровилось, но так резко прощаться… Нельзя же так.
— Не тревожься, Жеан. Скоро твой приятель Феб де Шатопер разбогатеет, и тебе не нужен будет брат.
Развернув его за плечи, я вытолкал его через порог Красных врат, а сам направился в ризницу. Молодой причетник доставал свежие свечи из ящика. Мне всегда нравился запах воска и древесины.
— Хорошо отдохнули, господин архидьякон? — спросил юноша, поклонившись. — Надеюсь, вам лучше.
Я не совсем понял, о чём он спрашивал. Впрочем, я привык к тому, что во мне видели ходячий труп.
— Когда органист вернётся, отправьте его ко мне. Мне нужно с ним поговорить.
Причетник смотрел на меня недоумённо.
— Но он никуда не отлучался из собора. Даниель весь день провёл на балконе за органом. Он и сейчас там сидит. Хотите, приведу его?
— Невозможно! Его видели подле часовни Сен-Жермен-л’Окселруа.
— Но я говорил с ним полчаса назад. Он вышел на галерею подышать воздухом и вскоре вернулся. Сетует, что инструмент совсем расстроен. A у него много работы. Архиепископ Реймский заказал новую мессу для своего собора.
Не уверен, притворялся ли причетник дураком или на самом деле им являлся. Каждый раз, когда мы встречались, он смотрел на меня, как затравленный оленёнок на охотника, хотя я никогда не был с ним суров.