Цыганка вновь замерла, прильнув к плечу поэта. С её губ сорвался привычный мне вздох, от которого я чуть не выпустил вёсла.
— О, мой Феб.
А через секунду добавила ещё более тихо:
— О, Жан-Мартин.
========== Глава 63. Amria ==========
К тому времени исчезновение осуждённой из собора было обнаружено. Солдаты носились с факелами по Ситэ и слышались крики: «Цыганка! Где она? Смерть ей! Смерть!» От этих криков девчонка притихла. Теперь она точно знала, что Гренгуар не лгал, когда сказал ей, что на неё объявили охоту. Возможно, она догадывалась, что среди этих оголтелых вояк был её обожаемый капитан. Если бы она попалась ему на глаза, он бы не стал её защищать и оправдывать, а наоборот поспешно передал бы в руки палача. Она не могла отгонять от себя эти мысли бесконечно.
Закрыв глаза и нахохлившись, точно больная птица, она сидела на корме, слегка покачиваясь.
Резкий толчок заставил заставил её содрогнуться. Лодка причалила к берегу. Я было протянул цыганке руку, чтобы помочь ей выйти, но она продолжала цепляться за Гренгуара.
— Куда теперь? — спросила она его, глядя снизу вверх. — Куда ты поведёшь меня?
Она готова была бежать за ним куда угодно. Однако, Гренгуар был явно не в восторге от мысли, что ему придётся взять ответственность за двух жертв, ухватившихся за него. Это был слишком тяжёлый груз для одного человека, который сам чудом ушёл от петли. Оторвав от себя цепкие смуглые ручки, поэт проговорил с глубоким раскаянием:
— Прелесть моя, Вы пойдёте с моим другом. Так было задумано. Неужели я забыл Вам об этом сказать?
Это сообщение привело девчонку в такое смятение, что мне показалось на минуту, будто она собирается прыгнуть в воду.
— Умоляю тебя, Пьер, не бросай меня! — воскликнула она. — Я сделаю, что ты захочешь. Убежим вдвоём. Ты будешь носить стулья в зубах, а я буду плясать и петь. Мы соберём бродячих актёров, и они будут играть в твоих комедиях. Я буду тебе настоящей женой. Только не оставляй меня с ним.
Похоже, Гренгуар был не на шутку шокирован таким отчаянным предложением. Ему не послышалось? Девчонка готова была расстаться со своим драгоценным целомудрием? Очевидно, она разочаровалась в своём амулете, который должен был помочь ей найти родителей. На этом этапе жизни они были ей не так уж нужны. Сиротская доля не так уж горька.
— О, поверьте мне, с ним вы будете в полной безопасности. Этот славный малый приготовил всё для вашего спасения. О Джали не тревожьтесь. Я позабочусь о ней. О, боги! Не смотрите на меня так, душа моя. Не могу же я спасти вас обеих.
Схватив козу, он выпрыгнул из лодки и поспешно растворился в ночи. Цоканье позолоченных копыт затихло. Несколько минут мы молча стояли на набережной, глядя в чёрную воду.
Цыганка заговорила первой. Голос её звучал устало и безучастно. В нём уже не было ни гнева, ни ужаса.
— Можешь не опускать капюшон. Я знаю, кто ты. Этот запах горелой смолы. Я помню его. Ещё в темнице… Гренгуар предал меня. Этого стоило ожидать.
— Не сердись на него. Он не знает всей истории. Он слишком поглощён своими фантазиями, чтобы вникать в чужие души. Он, несомненно, трус и себялюб, но не предатель. Ты знаешь, где мы?
— Куда меня не довёз палач в прошлый раз, — оглянувшись на виселицу, она кивнула. С искривленных в горькой усмешке губ сорвалось непонятное слово. Amria.
— Что ты сказала?
— Проклятие, судьба — на цыганском. Вот зачем меня сюда привёз герцог египетский. У Матиаса была мысль продать меня подороже епископу. Клопен отговорил его. И вот, как всё вышло. Видать, не избежать мне монашеского ложа. На руке написано. Чтобы изменить судьбу, нужно ножом порезать ладонь или прижечь калёным железом. Так говорила моя старая кормилица. У меня не хватилo смелости. Старуха была права. Она мне добра желала.
Звук её сонного голоса погружал меня в сонливое состояние. Возможно, это было очередной цыганской уловкой.
Мои домысли подтвердились, когда она перешла на какую-то языческую чушь:
— Ласку зовут Адуиной, лисицу — Синей ножкой или Лесным бродягой, волка — Сероногим или Золотоногим, медведя — Стариком или Дедушкой.
Стряхнув кольцо транса, которое сжималось вокруг моей головы, я резко шагнул к цыганке и сжал её в объятиях.
— У нас не так много времени. Я ещё могу спасти тебя, спасти навсегда. Я всё приготовил. Если ты пожелаешь… Если ты согласна.
Она не вырывалась и не била меня в грудь, как она в тот раз в келье.
— Зачем тебе моё согласие? С каких пор священнику нужно согласие бедной уличной девки? Я про ваши нравы наслышана. Органист рассказал мне. Ты всё равно возьмёшь своё. Только радости тебе от этого не будет. Ты прекрасно знаешь это. Феб…
Даже у подножья виселицы она вспоминала про капитана! Меня немного удивило то, что в её голосе не было былого обожания и восторга. Она будто выплюнуло его имя.
— Феб, — продолжала она, — меня не любит. Я давно это поняла. Это ничего не меняет. Есть другой человек, который спас мне жизнь. Я скорее отдамся ему, чем тебе.
— Хромому горбуну!
— Жан-Мартин силён и бесстрашен, — сказала она, оценивающе склонив голову, и её губы чуть заметно растянулись в улыбке, исполненной сдержанного восхищения. — Это чего-то стоит. Получеловек на вид, но дважды мужчина. А ты, священник, ты слаб и труслив. Ударил капитана со спины, да и то не насмерть. Каков бы ты был в честном поединке? Что ты без своей рясы? Только и умеешь, что нападать со спины да клеветать.
Я не мог с ней спорить. Её слова были справедливы. Тот, кто в детстве не дрался со сверстниками, не может рассчитывать на победу на дуэли. Мысль о схватке один на один даже не приходила мне в голову.
— Это правда, — сказал я, выпустив её из объятий. — Ничто не трогает нас в тех, кого мы ненавидим.
— Ты сам себя ненавидишь, — она в изнеможении плюхнулась на мостовую и осталась сидеть на холодных камнях, уронив руки на колени. Несмотря на то, что она сидела у меня в ногах, мне казалось, что она возвышалась надо мной. — Мне не нужно говорить тебе, за что. Ты знаешь, что думает твой Бог про всё это.
Опять я не мог с ней не согласиться.
— Я знаю, что не будет мне пощады на том свете. Я превратил требник в подушку для похотливых грёз. Я плюнул в лицо своему Богу. Всё для тебя, чаровница. Чтобы быть достойным твоего ада. А между тем ты пленительна и добра. В твоём сердце живёт жестокость лишь к одному мне. Как это по-цыгански? Amria? Одно единственное доброе слово. Скажи слово, только одно слово.
Набрав в лёгкие воздуха, она прищурилась. Будто не я ждал от неё ответа, а она от меня.
— Убийца, — сказала она наконец.
Её окончательный вердикт. А ведь она не сразу произнесла это слово. Очевидно, у неё были и другие слова на уме.
— Хорошо, — сказал я смиренно. — Значит, убийца. Пусть будет так. Но ты всё равно будешь принадлежать мне. Вставай, — вновь приблизившись к ней, я взял её за локоть и вздёрнул вверх, точно капризного ребёнка, которому вздумалось упрямиться посреди запруженной улицы. Мне приходилось удерживать её правой рукой, так как левую сковала судорога. — Идём. Ведь ты умереть не готова.
— Какая разница? Я всё равно умру. Ты убьёшь меня, когда поймёшь, что я никогда не полюблю тебя. Пусть уж это сделает палач. По крайней мере, он знает своё дело и выполнит его быстро. Оставь меня. Я даже имени твоего не знаю. Не знаю, кем ты раньше был, но стал убийцей. И умрёшь убийцей.
— Ты не убийца! — раздался чистым женский голос, который я не слышал больше двадцати лет.
Затрепетав, я отвёл взор от цыганки и увидел у неё за спиной создание столь дивной красоты, что Бог предпочёл бы её Святой Деве и избрал бы её матерью своей, Он бы пожелал быть рождённым ею, если бы она жила, когда он воплотился в человека.
Я узнал в девушке свою кузину Витторию.
— Ты не убийца, Клаудио, — повторила она по-итальянски. — Отпусти её пока не поздно.
Пальцы мои разомкнулись и соскользнули с белого платья цыганки. Перо не в состоянии описать то выражение изумления на её лице. Сомкнув руки за шеей, точно убеждаясь, что на ней не было верёвки, она отшатнулась от меня. В ту же секунду я почувствовал, как боль и тяжесть покинули мою грудь.