Прилив поднимался быстро, волны грохотали так, что не было слышно, как капитан, стоя у правого борта, несколько раз выстрелил из дробовика, желая показать экипажу, что он станет делать, если только на корабль поднимется таможенник. Она вернулась, обошла кругом утес, на котором еще раньше заметила дом, и двинулась вдоль по берегу, надеясь, что когда-нибудь скалы закончатся, сменятся холмами и она увидит спасительную лощину или трубу дома. Но на пути у нее встречались одни пещеры, и она воображала себе, как хорошо здесь будет теплым летним вечером мужчине и женщине, как они не будут ничего бояться, не будут ни вспоминать о прошлом, ни думать о будущем. Но сейчас была еще ранняя весна, прилив продолжался, и Валенсия, в своей окровавленной кофточке, чувствовала себя настоящей пленницей. Она сумела все же притулиться к единственной сухой скале, прижала колени к груди и, смаргивая слезы, задумалась о том, что могла бы остаться на «Санта-Сусанне» и застрелиться прямо на носу корабля. По вкусу слезы ничем не отличались от океанской воды, и Тихий океан стал представляться ей гигантской чашей, наполненной слезами девушек, похожих на нее, черноволосых, готовых на все, лишь бы убежать от своей жалкой жизни. Как она оказалась здесь? Она поступила согласно своему характеру — прыгнула в океан, не задумываясь о том, что будет потом. Полная луна висела над водой, и Валенсия воображала, что она освещает «Сусанне» дорогу в порт; а вот дорога Валенсии лежала неизвестно куда. Она не знала, чего ей хотелось — спасения ли, смерти, — и потому, что она была еще очень молода тогда, на берегу, где стояло «Гнездовье кондора», ничего другого не приходило ей в голову. Вода подбиралась все ближе, то тихо шептала, то громко ревела, то разбивалась на мелкие брызги, то одевалась в белую шапку пены, каждая следующая волна захватывала чуть больше песка, чем предыдущая, и совсем скоро вода начала бить почти ей в лицо.
И вдруг, откуда ни возьмись, у ее ног присела маленькая птичка — морской зуёк и завела свою беспечную песенку. Тут же прилетела еще одна и чуть было не села Валенсии прямо на ногу — пушистый белый комочек на тоненьких рыжих ножках-палочках. Птички, хорошо видные в темноте, бежали друг за другом, точно влюбленная парочка. Куда они торопились? В самую глубину пещеры, куда прибой без устали наносил стволы и ветви деревьев. Зуйки исчезли из виду. «Улетели», — подумала Валенсия, хотя не заметила их в небе; почему-то она решила посмотреть, куда они делись. Ноги тонули в мягком песке, хлюпали по воде. Выступы в стенах пещеры казались Валенсии похожими на балконы, и ей пришло в голову, что если зуйки где-то здесь, то сейчас они, наверное, смотрят на нее, как седовласые завсегдатаи театра, сидя в изогнутом подковой ряду лож.
И вот она разглядела… нет, не тропинку, а едва заметную тропочку, пробитую эрозией в мягком камне, которая уходила куда-то круто вверх. Снизу ее захлестывал холодный прибой, но Валенсия поняла, что она выведет ее из пещеры, вверх с берега, исчезавшего под водой, — всего лишь узкая щель в мягком камне, которая, поднимаясь и расширяясь, переходила в старое русло рядом с домом. Тропка — ее спасение; она поняла это сразу, как только мелкие камни впились ей в ноги. И она добралась до вершины скалы, на которой возвышалось «Гнездовье кондора» — тогда еще уединенный дом, освещаемый лишь огнем печки-плиты. Ночью Валенсия не встретилась со своим будущим мужем — она провела ночь в сарае, где ее согрели яркая попона и теплый навоз ослицы Беатрис. С Дитером они познакомились наутро; ее кофточка стояла колом от морской воды, под юбку она приспособила старый мешок, завязав его на поясе веревкой, чтобы хоть как-то прикрыть свои длинные ноги. Встреча оказалась удачной: через девять месяцев Маргарита Шпренгкрафт стала называть Валенсию «фрау Штумпф» и на свет появился близорукий Зигмунд.