- Бросай сажать! - резко скомандовал Выползок. - На наряд. Быстро!
Пелагея не сразу выпрямилась, непонимающе вглядывалась в него.
- Чего?
- На наряд, говорю. Не слышишь? Ну, живо!
- Как же на наряд, святая же Пacxa сегодня, - быстро и виновато заговорила Пелагея. - Грех это на Пасху:
- А на своих грядках - не грех?
- Так это же свои грядки. На той неделе не было времени, все в поле. Только и осталось что на праздник: - Он не дослушал.
- Быстро! Раз, два - я жду!
- Ай, так бригадир сказал же, что до обеда:
- Я вас с вашим бригадиром!-закричал Выползок и достал наган. Но прежде чем успел направить его на женщину, та шустро метнулась в сторону и так припустила меж грядок, что он лишь удивился ее молодой прыти, подумав: ну и выдрессировали оккупанты! В блокаду, наверно, побегала:
- Чтоб мне сейчас же на наряд! Другой раз канителиться не буду!-прокричал он вдогонку.
Следующим на его пути был двор через улицу, где с двумя молодыми невестками жил старый Корж. Два его сына после партизанки попали на фронт, и оба остались на Пулавском плацдарме. Теперь в доме хозяйничали невестки с детьми и стариком Коржом, который встретил его на пороге.
- Празднуешь? - не здороваясь, строго спросил Выползок.
- Со святой Пасхой вас, - не чувствуя настроения гостя, угодливо начал сивобородый старик в чистой льняной сорочке.
- Меня не с чем, я атеист. Где невестки?
Старик молча стоял на крыльце, недоуменно глядя на человека с оружием. Выползок нагана на него не поднимал, и Корж молча развел руками.
- Так вчера говорили, бригадир разрешил. До обеда:
- А я отменяю, - мрачно объявил председатель. - Сейчас же на наряд!
Корж молча повернулся и пошел в хату, где их разговор наверняка слышали невестки. Придут, уверенно подумал Выползок, свекор пригонит. Он знал, что с войны за Коржом числилась важная провинка - старик указал оккупантам путь через Голобородовское болото, где после блокады обосновались партизаны. Говорил, принудили. Но это как еще посмотреть, думал председатель. Неизвестно, сколько в том принуждении было страху, а сколько его воли. Сразу после войны органы его не тронули, но проступок старика, конечно, взяли на учет - про запас. Поэтому старый Корж был в его власти, хотя Выползок и не торопился ею воспользоваться. Еще пригодится.
Хуже пришлось с Косачевой Галей. Молодая и бездетная женщина до войны жила в городе, из которого вернулась в колхоз. Эта если уж работала, так с полной отдачей - в поле или на току. Но только до поры, пока на нее не находил бабский каприз, пока не заупрямится по-дурному. А если заупрямится, никто с ней сладить не мог - ни мужик, ни баба, ни даже начальник. Разве что с наганом. В хату к Косачевой он не пошел, - требовательно постучал в окно.
- Косачева, на наряд. Живо!
То, что Выползок от нее услышал, во второй раз за сегодняшний день повергло его в смятение.
- А ху не хо? - негромко донеслось из хаты.
- Что?
- Что слышал. Пасха сегодня.
Выползок помолчал. Он не хотел с ней ругаться, тем более на улице, через окно, и попытался уговорить по-хорошему:
- Ну так что, что Пасха? Навоз возить надо? Ты что - маленькая, не понимаешь?
- Не маленькая. Два года была замужем, - послышалось из хаты, но к окну никто не подходил. Выждав еще минуту и теряя самообладание, он перешел на крик:
-Твою мать! А ну выходи, сказал! Стрелять буду! - и рукояткой нагана постучал в раму
Косачева будто обрадовалась его крику:
- Ой, напугал! Застрелит! Стреляй, ну: Вот сюда, вот:
И появилась тут же за окном, голая, бесстыдно тряхнула перед ним полной, словно набрякшей грудью. Выползок испуганно отшатнулся.
- Ты что? Выстрелю!
- Стреляй!
И он выстрелил - вверх, под крышу, раз и второй, не пожалев сразу двух боевых патронов. Все-таки выстрелы ее напугали, Косачева исчезла. Где-то на улице закричали бабы - тревожно и протяжно, как во время войны. Этот их крик, однако, не смутил Выползка, который уже ощутил свой верх над непослушной бригадой, срывавшей весенний сев. Знал, в случае срыва райком по головке не погладит его, но и бабам достанется. Уж он постарается. Он доведет все до конца.
Охваченный мстительным порывом, Выползок быстро пустился по улице в ее дальний конец. Оглянувшись, увидел, как с подворья Коржа вышли обе невестки, остановились возле калитки, но к амбару не шли. Впереди за Тарасовым хлевом мелькнула и исчезла обвязанная теплым платком голова вдовой Петрухи, - похоже, решила прятаться. Председатель за ней не погнался, лишь, приостановившись, крикнул:
- Петруха, я тебя вижу! Сейчас же - на наряд!
Женщина не откликнулась, но он знал, что услышала его. А если услышала, так придет, никуда не денется. На прошлой неделе заявилась в правление просить помощи, мол, трое малых детей, кормить нечем. В их числе одно совсем малое, нагулянное от немцев. Чтобы дали молока с фермы. А на ферме в соседней деревне восемь коров, и те не все растелились, молока не хватает для сдачи государству. Сказали Петрухе прийти через неделю, правление рассмотрит заявление и примет решение. Чтобы все обоснованно, не с бухты-барахты, потому как молока многие просят, у многих малые дети. И вот эта Петруха прячется. Я тебе припомню эти прятки, когда придешь за молоком, злобно думал Выползок.
Все же недаром он драл горло, наверно, колхозники его услышали и понемногу стали выходить на улицу. Вышла к калитке Лузгина Ольга, мать партизанского героя-подрывника, погибшего в последний месяц блокады. Эта стояла, вслушиваясь в его крик, но к амбару не шла. Задерживаться возле нее он не стал и, крикнув, чтобы шла на наряд, направился к ближней скамейке под кленом, где собралось несколько баб. Две из них были здешние вдовы, третья - молодая и острая на язык Ходоска, которая недавно еще дружила с его женой Ганкой. Ту их дружбу Выползок решительно прекратил, потому что Ходоска про многое, по-бабьи болтала, могла и доболтаться. Пока он подходил к бабам, те сдержанно молчали, словно испугались. Но это хорошо, что испугались, будут послушнее, рассчитывал председатель.
- Что стоите? Отдельное приглашение надо? Марш на навоз!
- A Пacxa сегодня! - зло напомнила Ходоска. - Бригадир сказал:
- Плевать, что бригадир сказал. Пасха отменяется:
- Как это? - удивились все разом.
- Партия отменяет опиум. Или вам не понятно?
Минуту бабы, насупясь, молчали, потом первой заговорила Ходоска:
- А почему это нам отменяется? Другие праздновать будут, а нас на пригон. Свою Ганку, небось, не пошлешь. Это мы проклятые чернорабочие:
- Пойдет и Ганка! - решительно оборвал он женщину. - Все пойдут. Марш!
- Так мы что - с голыми руками? Или вы там одурели со своей партией? вскричала Ходоска.
- Тише! Тише насчет партии! - сказал он с нажимом и поднял руку с наганом.
Словно поперхнувшись, Ходоска смолкла, и бабы одна за другой боязливо потащились по улице. Сперва шли медленно, потом незаметно прибавляли шаг. Он мог бы и подогнать, чтобы шли быстрее, но не стал этого делать. Конечно, вил ни у одной не было, однако не возвращать же их за вилами, - разбегутся, не соберешь. Ходоска позади остальных что-то недовольно ворчала - про него, а может, про партию тоже, и он с горечью подумал, что в тридцатые не доработали, не всех выкорчевали. Будет чем вскоре заняться. Только бы поднять колхозы, а там и взяться за классовую борьбу, которая, похоже, будет обостряться.