— Возьми вот десять рублей. Используй их целевым назначением — как залог для записи в библиотеку. Прочитай обязательно про адмирала Ушакова. А потом и другие полезные книги бери на вооружение. Запасайся, брат, знаниями. Договорились?
— Договорились, — тихо пообещал Федя, хотя уже сразу решил, как потратит деньги. На червонец в киоске, что на базаре, можно купить целую пачку жвачки. Четыре пластинки он сам жевать будет, а одну подарит Ольке. Не пожадничает.
ПАСХАЛЬНЫЕ ЯЙЦА
Художник Петр Леонидович Большаков оказался в психбольнице, что в поселке Выша Рязанской области, по причине весьма прозаической — он спился, и врачи определили, что у него развивается необратимо алкогольное слабоумие, а посему его на всякий случай следует изолировать от общества. Тем более что на момент освидетельствования влачил он неприемлемое, с точки зрения тогдашней общественной морали, существование тунеядца и бродяги, не имеющего на руках хоть какого-нибудь документа, который бы удостоверял сомнительную личность.
Дольше всего, сообщил он мне в одном из писем, отправленных из «Вышской обители», сохранялась у него орденская книжка, где первой записана была самая дорогая для него награда — медаль «За оборону Сталинграда», но книжку эту со злым умыслом вытащил из кармана нечаянно заснувшего на Казанском вокзале художника дежурный сержант милиции, чему свидетелями были многие пассажиры, отказавшиеся, правда, встать на защиту пострадавшего, потому как одновременно с насильственным пробуждением Петра Леонидовича объявили посадку на поезд Москва — Ташкент.
«Но дело совсем не в этом, — объяснял в письме Петр Леонидович. — Они, рас… (тут полностью выписано было его каллиграфическим почерком матерное слово, коим обозначают людей, не имеющих четкой гражданской позиции) с мильтонами никогда связываться не станут. Как, между прочим, и англичане со своими «бобби». Только англичанин не связывается, потому что он уверен, что «бобби» всегда прав. А наш советский человек боится качать права, потому что мильтон тут же скажет, что у него запах изо рта, а при запахе ничего никому не докажешь…»
Думаю, сделанное Петром Леонидовичем сопоставление довольно убедительно свидетельствует, что вечно затурканные наши врачи с диагнозом, поставленным ему, явно напутали, хотя, конечно же, они могли принять его за диссидента, потому как художник Большаков в минуты трезвости отличался независимостью и парадоксальностью суждений. Так, он смел утверждать, что американец Торо, о таком никто тогда и слыхом не слыхивал, как философ интереснее и глубже, чем секретарь ЦК по идеологии Михаил Андреевич Суслов, а английский маршал Монтгомери внес в нашу общую победу над немцами гораздо больший вклад, чем маршал Брежнев, «хоть и увешай того до самой задницы звездами Героя».
Переписка у нас с Петром Леонидовичем продолжалась несколько лет. К праздникам посылал я ему небольшие посылочки, основным содержимым которых по просьбе адресата был блок сигарет «Дымок», пара пачек чая, конверты, писчая бумага и стержни для шариковой ручки. Видимо, Петр Леонидович переписывался не только со мной, а, может, взялся за мемуары. Жизнь он прожил богатую неординарными событиями — не говоря уже о войне, которую начал в окопах Сталинграда рядовым пехотинцем, а закончил в поверженной Германии личным художником генерала Батова. И в мирной жизни попадал он не раз в серьезные переделки и даже отсидел два года в колонии общего режима за рукоприкладство при ссоре с соседями. Я присутствовал на том суде и лишний раз смог убедиться, насколько все-таки ясным и логичным умом обладал гражданин Большаков. На традиционный в начале каждого процесса вопрос судьи, не имеется ли у него каких-нибудь оснований для отвода данного состава суда, он резонно ответил, что вопрос этот на редкость глуп, ибо подсудимый видит и судью и народных заседателей первый раз в жизни, а вот когда будет вынесен приговор, тогда и станет ясно, есть ли основания для недоверия судьям или нет.
Последнее письмо от Петра Леонидовича получил я в апреле 1987 года. Ко Дню Победы послал ему очередную посылку с обычным набором предметов, присовокупив плитку шоколада, но недели через две посылка вернулась обратно. Такое случается, когда адресат выбывает в неизвестном направлении. И хотя никакой объяснительной записки почтовики не приложили, я, не получая больше весточек из Выши, пришел к выводу, что Петр Леонидович Большаков отбыл туда, откуда, увы, уже нет возврата. Однако, не располагая официальными данными о его смерти и даже устным сообщением об этом от кого-нибудь из наших общих знакомых, которые еще в последние его годы пребывания в столице, когда он уже являл собой типичного бомжа, потеряли с ним всякую связь, я, подавая в церкви записочки «за упокой», имя Петр пишу только один раз, имея в виду бывшего своего сослуживца и соседа военного журналиста, прошедшего Афганистан, Петю Студеникина, хотя больше думаю в тот момент именно о Петре Леонидовиче. Если он еще жив, а просто, может, обиделся за что-то на меня и прекратил переписку, то там, наверху, надеюсь, простят мой грех поминать живого, а если уже упокоился, то сделают мне попущение и зачтут сразу для двух душ одно поминание.