Небольшого росточка, худенький, с безморщинистым личиком он вполне мог бы сойти за подростка, если бы не обширная лысина, обрамленная венчиком паклеподобных волос. Анатолию Егорычу только две недели назад стукнуло шестьдесят, но на пенсии он уже был четыре года, так как после тяжелого инсульта, называемого им по-старинке «кондратием», установили ему инвалидность с настоятельным запретом заниматься как физическим, так и умственным трудом. Вспоминая об этой гуманной рекомендации, он не мог удержаться от ехидного смешка: «Врачи, они, конечно, в институтах обучались, это тебе не бабки-шептуньи, а, хоть и грамотные, тоже глупости молоть горазды. От какого умственного труда хочут они, чтоб я поберегся? Я ж им сообщил, не скрывая, что работал всю жизнь не счетоводом каким умственным, а каменщиком, окромя двух лет, когда после армии шоферил по комсомольской путевке на целине».
Определяя Анатолия Егорыча в больницу, участковая врачиха диагноз ему записала «обострение ишемической болезни сердца», но лежавший в первой палате сосед по дому и к тому же его бывший бригадир Самсонов, прозванный за зычный голос Левитаном, безапелляционно утверждал, что Егорыч просто придуряется, будто «в боку колет» — это еще не причина для лечения за государственный счет. А напросился, мол, тот сюда с исключительной целью подхарчиться, потому как уже третий месяц пенсии никому не платят, а если и была у Егорыча какая заначка на черный день, то ушла вся на похороны жены Надежды Семеновны, которая умерла семь месяцев назад, а, может, и все девять. Поминки по ней, тут Самсонов даже причмокнул, Егорыч организовал справные, народу пришло — обе комнаты набилось. Ну, а бутылок — пей, не хочу. С этим делом у Егорыча не заржавеет. Фактически вся пенсия у него на нее, злодейку, и уходит.
— Не бережливый он мужик, живет одним днем, — с осуждением заключил характеристику бывшего своего подчиненного бригадир Самсонов.
Разговор проходил у дверей процедурной, где собрались обитатели терапевтического отделения в ожидании медсестры Нины, которая, в похвалу ей будет сказано, уколы делала почти безболезненно, чему, видимо, способствовал неизменно производимый ею перед началом процедуры смачный шлепок по ягодице больного. Хотя говорил Самсонов об Анатолии Егорыче в третьем лице, но тот обретался тут же и нисколько не обиделся, что говорят о нем так, будто он пустое место, да и слова-то все занозистые. Другой бы, горделивый, за них и в морду мог дать. А Егорыч только поддакивал:
— И то правда твоя, Самсонов, копейка лишняя у Егорыча не залежится. Меня и покойница Надежда за это корила. Да такой уж характер мне определен, сладу с ним нет. Мозгами понимаю, что надо заначку на черный день сделать, а душа противится. «Чего, — шепчет, — деньги эти проклятущие беречь. От них все зло. Пропей их побыстрей — удовольствие получишь».
— Это у вас слуховые галлюцинации начинаются, — вступил в разговор Виктор Васильевич, учитель истории, человек большой эрудиции и демократических взглядов. — Вам бы с вашим состоянием здоровья поменьше бы надо злоупотреблять.
— Так, не буду спорить, я бы с удовольствием, — сокрушенно вздохнул Егорыч. — Да только от судьбы ведь не уйдешь. И заживаться на этом свете нет теперь никакого расположения. Покуда жива была супружница, тут вроде старость вдвоем коротать веселей. Я, хоть и злоупотребляю, как вы культурно выразились, а она зла на меня не держала. Ругала, знамо, не без этого, но, грех жаловаться, жили мы в ладу и любви.
— Раз так, тем более надо бы вам завязывать с вредными привычками, — назидательно произнес педагог, как я уже имел возможность убедиться, большой любитель читать нотации. — Вы, я заметил, крестик носите, значит, человек верующий, признаете загробное существование. И представьте, как было бы приятно вашей покойной супруге увидеть оттуда, — он закатил глаза к серому в ржавых разводах потолку — что ее благоверный наконец-то образумился и начал вести трезвый образ жизни.
— Это что-то уж очень культурно вы загнули! — крутанул головой Егорыч. — Там у них, у покойников, небось, другие интересы. Уж разов пять навещала меня Надежда Семеновна, знамо дело, во сне, о разном мы с ней толковали, а чтоб пить я бросил, она никакого намека даже не сделала.
Виктор Васильевич собрался было прочитать очередную нотацию, но тут подошла его очередь на укол. После него, хотя Егорыч и топтался по-прежнему у дверей процедурной — почему-то он всегда оказывался крайним — историк не стал продолжать душеспасительную беседу, а поспешил в палату, чтобы, следуя рекомендациям многоопытной Нины, поскорее принять горизонтальное положение, которое-де способствует быстрейшему рассасыванию магнезии.