Каждое утро Пашка приходил к нему. Приносил кое-что поесть, все больше картошку и лук. Летчик сильно отощал, но не унывал. И, ремонтируя машину, напевал: «Что же ты, моя старушка, приумолкла у окна?» Дальше, наверное, слов не знал и продолжал мурлыкать мотив. Пашка любил смотреть, как он орудует отверткой и клещами, забравшись почти до половины в мотор.
Один раз, когда они оба работали, на пень вскочил заяц и уставился на них. Одно ухо от любопытства поднялось торчком. Пашка первый заметил зайца.
— Гляди, косой! — прошептал он.
Михаил отвел рукой прядь со лба, посмотрел на зайца. Косой все еще сидел на пне и шевелил ушами. Пашка прикинул, что с этого места его можно достать тяжелыми клещами. Если точно бросить.
— Шарахни в него! — сказал он.
Михаил улыбнулся и покачал головой.
— Это удивительный заяц, — сказал он. — Кругом война, а он, смотри, не дрейфит. Храбрец! Не будем его убивать, ладно, Павел Терентьевич?
— Пусть живет...
Зайца Михаилу хватило бы на три дня. И вот пожалел. А потом, хоть заяц и близко сидел, можно было и промахнуться.
На другой день Пашка принес Михаилу курицу. Он прикончил ее в чужом огороде. Пашка рассудил так: эта курица теперь не наша. Хоть она и живет у кого-то во дворе, ее в любой момент может немец сожрать. Пусть лучше курицу съест летчик. Курицу они съели вдвоем. Летчик соорудил вертел, и они изжарили курицу на костре. Вкусная получилась. Уже сколько дней прошло, а до сих пор приятно вспомнить про этот обед в лесу. Михаил сказал Пашке, что работы осталось на два дня. Там, где обшивку прихватил огонь, он поставил брезент. Без шурупов брезент не хотел держаться. Шурупов нужно было очень много. Пашка бродил по окрестностям и отвинчивал отверткой разные детали и винты с покалеченных танков, автомашин.
Пашке очень хотелось, чтобы Михаил поскорее починил самолет. И немного грустно было: улетит Михаил на своем залатанном истребителе, а он, Пашка, останется один. И не нужно будет ему больше приходить в лес, не нужно разыскивать детали и шурупы.
Как-то Пашка спросил Михаила:
— А двоих твой самолет подымет?
Михаил воткнул отвертку в землю, присел на почерневший пень.
— В тылу тоже, брат, несладко... Ну а мать твоя что скажет?
— У тебя и места-то нет, — сказал Пашка. — Один еле влезаешь.
— На крыло посажу... Не помрешь со страху?
— Маму жалко, — сказал Пашка. — А их все равно скоро прогонят. Скоро, дядя Миша?
— Прогонят, — ответил Михаил. — Побегут, Павел Терентьевич, только пятки засверкают.
Пашка посмотрел на Михаила.
Щеки летчика заросли черной щетиной, от ссадины остался припухлый красноватый шрам. Повязку он недавно снял, и на лбу тоже заживал рубец. Стукнулся головой при посадке. А вот ушибленная нога не проходила.
В этот день они долго задержались у самолета. Михаил работал не разгибая спины. Пашка помогал ему. Подавал инструмент, детали, которые летчик, протерев масленой тряпкой, привинчивал на место.
В лесу тихо. Не слышно птиц. Даже дятел не стучит своим железным носом по стволу. Длинные тени от деревьев перечеркнули поляну. Пашка дня три собирал сушняк. Вон какой ворох сложил под сосной. Михаил, прихрамывая, измерил шагами расчищенную площадку. По тому, как он шевелил губами, что-то подсчитывая, и хмурил брови, Пашка понял, что площадка маловата. Дальше идет лес. Деревья не будешь спиливать. Но зато там, где самолет должен разбежаться, площадка хоть куда — ни единого камня и пня.
— Взлечу, черт побери! — сказал Михаил.
Выходя из леса, Пашка встретил Вальтера и Гюнтера. Он хотел было свернуть с тропинки, но было поздно. Гюнтер что-то сказал Вальтеру по-немецки и остановился, загораживая Пашке дорогу.
— Пафка, — спросил Вальтер, — где ты ходиль?
Пашка молчал. Он смотрел на Гюнтера, и мурашки ходили по его спине. Длинный Гюнтер стоял на дороге, широко расставив ноги в сапогах с короткими широкими голенищами. Из желтой кобуры, сдвинутой к животу, торчала рукоятка парабеллума. Гюнтер что-то опять прокаркал по-немецки и нетерпеливо шевельнул плечом.
— Тебя мать посылаль... как это... в другой деревня?
Пашка кивнул.
— Пошель вон! — резко сказал Вальтер.
Пашка отпрянул в сторону и побежал к околице. Рукой он прижимал к груди спрятанный за пазухой кожаный шлем с наушниками, который ему подарил Михаил.
Пашка нервничал. Ерзая на табуретке, он смотрел, как пьет чай Вальтер, и ругал про себя немца. Не может побыстрее, тянет из своей паршивой кружки. Свой чай Пашка давно выпил и теперь вертел пустую чашку в руках и ждал, когда кончит чаепитие Вальтер. Но немец не спешил. Он никогда не спешил. Звучно прихлебывая, смотрел мимо Пашки, в угол.