Попадались разные эпизоды, которые можно было бы привязать вроде к лёхиным рассказам, но все было обрывочно и невнятно. Например, нашел Паштет упоминание о "партизанском профессоре" — враче, который лечил партизан и военнопленных, одновременно работая и официально, по разрешению немецкого коменданта. Немцы сумели разоблачить его и потом пытали и били пару недель так же, как польские тюремщики лупцевали смертным боем взятого в плен карателя Дирлевангера. Но гуманные поляки забили немецкого карателя довольно быстро, советского профессора же, когда он уже и ходить не мог, немцы прилюдно казнили — сожгли заживо. Совершенно официально, как жгли в Средние века ведьм. За то, что выполнял долг врача. Сказать — тот ли это был профессор, который лечил знакомых Лёхи, было совершенно невозможно.
Потом попался рассказ спасшейся из "огненной деревни" девчонки (рассказывала — то она уже глубокой старухой, до того никому это интересно не было) про то, как в деревушку приехали на паре подвод "бобики" — полицаи в черных кепках и шинелях с серыми воротниками. Командовали ими трое немцев в чудных железных шапках. Один из немцев зашел в хату старосты, тот услужливо стал угощать высокого гостя, велел яишенку сделать, самогона выставил, бабы (а в деревушке в несколько домов мужиков всего оставалось трое) кинулись собирать на стол, чтоб умаслить недобрых гостей — "бобики" уже по амбарам и хлевам пошли. И вроде бы и скотину невеликую пересчитывать стали, что явно было не к добру. До того деревню эту не шибко грабили конфискациями — на отшибе была, но от соседей было известно — новые хозяева не стесняются вовсе, берут что хотят, а хотят многого. И девок портят тоже.
Потом все пошло очень быстро и совсем не так, как ожидалось. Зашел в избу второй немец, весело поговорил с камарадом, сидящим за столом и бодро, деловито вышел. А староста, который с германцем еще в ту войну воевал и понимал по-немецки, отчего-то вместо того, чтоб яишенку гостю вежливо на стол поставить, с размаху залепил сидящему тяжелой чугунной сковородой по голове, благо воспитанный германец свою каску аккуратно снял.
Хрустнуло шибко, немец со стула стал сползать как тряпичная кукла (у старосты в избе мебель культурная была — два стула и комод), а старый солдат подхватил винтовку оглоушенного и, выворачивая у немца из сумочек на поясе блестючие патроны, (девчушка тогда еще подивилась блеску) лютым шепотом, тоном не допускающим возражений, велел бывшим в избе и обалдевшим от увиденного бабам и детям бежать до леса. И так был в тот момент старик страшен, что бабы даже заголосить по своей привычке бабьей забоялись. И почти все кинулись по огородам в лес. А в деревушке этой невеликой поднялась пальба, а потом горело там всю ночь. Из деревни тогда спаслось четыре бабы и шестеро детишек, из войны — ровно половина убежавших. Что услышал дед в разговоре двух немцев старушка не знала, но человек был выдержанный, мудрый и просто так бы не поступил, тем более, что несколько соседских деревень немцы уже наказали по полной схеме "за поддержку бандитов". Схема же была простая — все ценное из деревни забиралось, скот, жратва, имущество хоть сколько-то полезное тоже, тех людей, что могли работать на Рейх угоняли в концлагерь, а всех, для работы негодных — стариков да детей в первую очередь, стреляли или, не мудря особо, загоняли в сарай или церковку или амбар — где народу побольше влезало — и потом жгли, вместе с остальными строениями, чтоб духу людского не осталось. Оставалось от деревни жженое, мертвое место.
Попалось Паштету в другом месте, как ветеран рассказывал, что входил их отряд в такое сожженое село, а голодные были все — аж шатало. И рассказчик, бывший в головном дозоре, обрадовался, увидев, что хоть село и разорено дотла, но капусту немцы убрать забыли, и много кочнов осталось, густо так торчат, можно будет брюхо набить наконец-то. А подошли поближе — сначала показалось, что кочны какие-то неправильные и больно густо растут, близко друг к дружке, а потом поняли — что черепа это. Как сожгли каратели в сарае жителей, набив битком, как сельдей в бочку — так и валялись все неубранные, только черепа белели поверху останков.