Что характерно — именно потому те же американцы (не спецслужбы, естественно, которые много явных военных преступников пригрели и спасли), а простофили из пехоты и танкисты в плен эсэсманов не брали, стреляли их на месте без всяких яких. Что тем более характерно — такое нарушение правил войны совершенно американцев не смущало и не смущает нынче — Паштет с удивлением смотрел американские кино, где это показывали как дело рутинное и даже поощряемое офицерами. Те и сами пленных с рунами стреляли за милую душу. Так, например, перебили остатки ребят из дивизии Дирлевангера, которые после полного разгрома сумели таки пробиться к джи-ай и с радостью сдаться. Тут оказалось, что две скрещенные гранаты на нарукавном шевроне являлись черной меткой смертника и без всякого суда карателей сразу после сдачи оружия, посмеиваясь, перестреляли. Это их очень удивило, они были уверены, что просто меняют хозяина. Паштета сильно интересовало, как бы мстили американцы, если бы наци огнем и мечом прошлись по их стране? И оставалось только удивляться отходчивости наших, не отплативших населению всяких Эстоний, Латвий, Румыний и Венгрий, не говоря про Германию — хотя бы половинной меркой. Особенно это удивляло на фоне механичной бездушной техники истребления живых людей цивилизованными европейцами. Странно было читать вроде бы знакомые слова, но не складывалось все вместе. И не похоже было, что судейские записали так, просто у карателей их работа вызывала сугубо рабочие чувства, типа забоя скотины или полки сорняков, разве только иногда мешали вопящие женщины. Вот когда молча помирали под выстрелами — это было хорошо для дегуманизаторов. Некоторые отрывки даже застряли в цепкой памяти Паштета, словно прибитые гвоздями.
'Мы вчетвером зашли в дом. В доме были четыре женщины и ребенок лет 10–11. Никто из женщин не плакал, ребенок тоже молчал. Мы вскинули оружие. Я хорошо помню, что первым выстрелил Алуоя. Он выстрелил в ребенка. Ребенок упал на пол. Потом снова выстрелил Алуоя. На этот раз он стрелял в женщину. После выстрелили Лыхмус и Кулласту. Оставалась в живых одна женщина. Я вскинул пистолет и выстрелил ей в область сердца.
Закончив расстрел людей во втором доме, мы направились в четвертый. В доме находились четверо женщин и четверо детей. Крик людей, которые поняли, что их сейчас расстреляют, был душераздирающим. Стало жутко от крика людей. После расстрела 'своей' женщины я не выдержал и вышел на улицу. В доме остались Алуоя, Кулласту и Лыхмус. Там продолжали звучать выстрелы. Затем мы зашли в другой дом. Там находились пять женщин. Алуоя вскинул винтовку и выстрелил в женщину. Перезарядив винтовку, сделал выстрел во вторую. Смерть женщины встретили молча. Ни одна о пощаде не просила. Потом в женщину стрелял Кулласту, затем женщину убил Лыхмус. Осталась не убитой одна женщина. Эту женщину убил я.
Закончив расстрел людей в этом доме, мы вышли на улицу. У одного из домов раздался страшный пронзительный крик. Я пошел на крик. У горящего дома увидел женщину. Она лежала на земле лицом вниз. На ней горели волосы, горела одежда. Я вынул пистолет и прицелился в область сердца. Выстрелил. Женщина дернулась и перестала кричать. Всего, таким образом, в деревне я убил пять человек. Одного мужчину и еще четверых женщин". Меланхоличное перечисление проделанного из уст эстонского полицая. Хорошо сделанная работа прибалтийского холуя по приказу немецкого господина, можно гордиться и ходить потом на парады, рассказывая о том, как пострадали борцы за свободу от кровавого сталинского режима. Чего Паша никак не мог понять — как после такого этих ублюдков пощадили в ужасном советском суде и, что не менее его удивляло — у бравых эстонских ветеранов хватило наглости потом обращаться за реабилитацией и снятием судимости. Делов — то — спалили с населением в Псковском районе из 406 деревень 325.
В голове не укладывалось, не верилось, что такое возможно. Вот так посреди полного здоровья ходить и убивать баб с детьми. Потом делить вытащенное из домов, примерять вещички убитых, что получше — отправлять своим женам и детям, те радовались посылками и подаркам. И рассказывать о массовых убийствах спокойно и размеренно, словно о починке сельхозинвентаря или полке огорода. Приказал немецкий офицер — и пошли стрелять соседей, рядом с которыми всю жизнь жили рядом. Не заморачиваясь всякими азиатскими ограничениями, типа резать всех мужчин, кто выше тележной оси вырос. Хотя тут себя Паштет остановил — были ограничения, были. Как только оказалось, что потери вермахта стали чертовски большими, потому крови для раненых арийских воинов не хватает и с переливанием возник дефицит серьезный, тут же использовали солидный ресурс — местное детское славянское население и детей жечь и расстреливать перестали. Детишек свозили в концлагеря и там добрые немецкие медики откачивали у них кровь в промышленных масштабах. Было таких КЦ самое малое (что известны точно) 15, в каждом слили кровь как минимум у нескольких тысяч детей. Жалкие кустарные кровососы типа Носферату и Дракулы явно жалобно скулили по своим убогим склепам, понимая все свое ничтожество и отсутствие организаторской жилки. К слову сказать, медики эти были уверены в своем гуманизме и доброте — все-таки детей перед смертью хорошо кормили, чтобы кровь была полноценной, и умереть от обескровливания куда приятнее, чем горя заживо вместе с воющей толпой односельчан и родичей в тесном сарае. Паштета удивляло то, что эту информацию приходилось собирать по крупинкам, да и то больше всего — у белорусов. В России о мерзостях евроинтеграторов говорить было нехорошо и занимались этим только всякие маргиналы, которых не подпускали к СМИ и разве что в инете им удавалось бухтеть, что, например, лагерь смерти Саласпилс, где как раз был и детский барак для кровососания, на полном серьезе латышским правительством объявлен практически спортивно-отдыхательным, где публика развлекалась от души и детишек никто не обижал, а наоборот, о них заботились. Российское руководство, преклоняясь перед своими европейскими деловыми партнерами, такие пустяки не вспоминало, зато по первому же требованию партнеров начинало каяться в чем угодно и просить прощения у кого попало. Ну, бизнес есть бизнес… особенно, когда хочешь тоже стать буржуином, а в Буржуинию просто так не пускают и самое большее, что дают — бочку варенья и корзину печенья, но никак не статус равноправных. Да и то — за эту самое варенье и печенье требуют отдать столько всякого дорогостоящего, что ценность бочки становится несопоставимой. Но что делать, хочется же быть европейцами! И некоторым это удается — пенсионер Горбачев припеваючи живет пенсионерской счастливой жизнью в Германии. И всего — то для этого хватило развалить СССР и предать всех, кого можно в Варшавском договоре, Афганистане и сотне других мест, наглядно показав, что этой ужасной России и русским доверять нельзя ни за что.