— В порядке бреда?
— Ну.
— Сотрудничество. Совместную разработку темы Сопротивления. Если оно вообще существует, это Сопротивление. Но если вы против, мы отойдём в сторону. Мы знаем свое место и нас интересуют только теоретические вопросы.
— Вас?
— Нас. Научников.
— Никак не могу уяснить. Вы говорите от лица Кройцера? Или…
— Пока я говорю от своего лица. От лица техника-исследователя, слегка тронувшегося умом после интенсивной тренировки. А наш Кройцер — это ваш Рупрехт. Мы в схожем положении. Простите, что я так нагло…
— Да хватит уже извиняться! Вот что… Вы, конечно, бредите. Если вы хотели привлечь к себе внимание, то однозначно привлекли… Зачем вам нужны эти адаптанты?
— Уж точно не для стрельбы. Тем более, что они безобидны. Мы проводим серию исследований по устойчивости психики к влиянию Территории…
— Ну ладно, ладно. Проводите. И по распоряжению Лидера, конечно.
— В рамках специального проекта.
— Всё это нужно обсудить подробнее, — нетерпеливо сказал Дитрихштайн. — Этот ваш невменяемый бред.
— Я назначен на одиннадцать сорок.
— Это не то. К назначенному времени можете не приходить, я вызову вас напрямую, через браслет, и уж тогда будьте готовы явиться.
— Спасибо, группенлидер, — кротко сказал Хаген. — Есть ещё один вопрос…
— Ну?
— «Кроненверк», как вы знаете, выпячивает роль собственной службы безопасности.
— Знаю, знаю.
— Из этой небольшой истории им хотелось бы высосать скандал, сделать шумиху, попутно бросив тень на работу ваших людей.
— Да вы выражаетесь как завзятый пустобрех из Отдела Пропаганды. Что вам нужно, конкретно?
— Они взяли троих адаптантов в Игроотдел и теперь попытаются представить дело так, будто это и есть ядро мифического Сопротивления.
— Подождите, вы же работали в Игроотделе! Те-те-те! Что тут у нас — сведение счетов?
— Я работал и знаю их методы, — сказал Хаген. — При желании они вам сделают из пускающего слюни кретина угрозу национальному благополучию. То есть, они это так представят. СБ «Кроненверк» раскрывает государственный заговор в то время, как СД…
— Я пошлю с вами следователя и охрану. Вынете этих адаптантов и перевезёте ко мне, в Управление.
— В Центр. Они нам нужны.
— Не зарывайтесь, Хаген! В Управление. А дальше вы приедете ко мне и мы подумаем, как нам поступить.
***
Серый туман, состоящий из мельчайших водных брызг и пороха, наполнил улицы до краёв. Он поглотил прохожих, стёр очертания квадратных зданий, распластался по стеклу в тщетной попытке проникнуть внутрь и потушить светильники, слишком яркие для такого унылого утра. Выйди и научишься дышать водой; вдох и выдох под мерный маятник «зима-осень». А весны не существует, кто и когда её видел, эту весну? Вся красота, видимая сверху, рождается в сырости и серости, рождается здесь, среди людей со свинцовыми лицами и чугунными кулаками.
Хаген знал, что нужно спешить. Но не мог оторваться.
Он как-то вдруг утратил боевой настрой, запал, дерзкую лёгкость ума. Пропитался талой снежной плесенью и отяжелел, обрюзг, с натугой ворочал жернова мыслей.
«Малая толика, четверть четверти дела — не запутаться, танцевать, напустить вот такого же туману, и пусть едят друг друга. Здесь напущу, а там? Он приедет, уже наслышан, конечно. А не наслышан, так всё равно, достаточно взгляда: Йорген, сюда! Как объясню? Оно может быть простым или сложным, моё объяснение, но он всё равно приподнимет крышку, заглянет внутрь и тогда…
Нужно опять связаться с Инженером. Срочно, не откладывая. Должно же существовать какое-то окно. Переправить Марту, переправить Денка, но лучше женщин, их жальче, особенно ту, маленькую, с ямочками, с таким растерянным выражением, будто впервые увидела мир. Я тоже был таким».
Он подул на стекло, ожидая, что оно запотеет.
Ф-ффа — и расползается тучка-летучка — и по ней скользящим пальцем — «L», «L», «L». Что такое «L»? «L» — это «Leben», это плацкарт и дальняя дорога, казённый дом, колючая проволока. «L» — это конец пути, пункт назначения. «М» — математика. Колючая математика за решеткой из квадратов и острых углов. А есть ещё «P». П-п-п, призмы, персики, пектрин. Если выбирать между «М» и «P», так уж лучше «М». Но не «L» и ни в коем случае не «R». Потому что «R» и «L» — близнецы-братья, из одной бочки наливали. Но это если выбирать…
Что я несу? Территория. Я опять. Не я. Это был не я!
Сердце не билось, а прямо-таки выламывалось из груди. Вот уж тахикардия так тахикардия! Он заглатывал воздух, а за спиной перекатистым эхом скакали крики, слышался шлепок мяча, тренерский сдобный басок: «Ниже. Подсечка…», надсадный утренний кашель, и кто-то двигался по коридору, осторожно и вкрадчиво опуская ногу, чтобы не нарушить, не проявить себя, не потревожить…
Илзе.
Нет, не Илзе.
Шаг. Другой.
Хаген втянул немножко тумана, чтобы стать подобным ему.
Шаг. Ещё…
Близко-близко…
— Солдат, — произнёс тягучий, насмешливый голос Франца. — А что же делает мой солдат?
— Не твой, — возразил Хаген. — И какого чёрта здесь делаешь ты?
Он повернулся и влип в стекло, потому что гипсовый охотник надвинулся вплотную, словно пытаясь уловить вкус дыхания будущей добычи. Словно примериваясь, простраивая траекторию для финального броска — клыками в горло. Можно было отступить вбок. Так Хаген и сделал. Выскользнул из окружения и сбросил оцепенение.
— Приглядываю, чтобы ты не угодил в подвалы Управления. И вообще — приглядываю за тобой.
— То есть по-настоящему важных дел у тебя нет.
— У меня много важных дел. Но есть самое важное. Им-то я и занимаюсь.
— У каждого своё представление о смысле жизни, — согласился Хаген, шагая вперёд. Франц ловко сманеврировал и перегородил путь.
— Дай пройти!
— Куда ты так спешишь, солдат?
— Обратно в свой вольер. Подмести будку, погреметь цепью. Не соизволишь уступить дорогу?
— И куда же пролегает твоя дорога? Мне сегодня очень любопытно наблюдать за тобой и твоими танцами. Интересно, знает ли о них шеф?
— Допроси свой хрустальный шар, — посоветовал Хаген. — Погадай на кофейной гуще. Разложи пасьянс. У тебя ведь тоже есть волшебная фуфлыжная колода, отвечающая на любой вопрос? Потому что я отвечать не буду. Окажи любезность, дай мне пройти.
— После боя, — пообещал Франц. — Ты же приехал тренироваться? Вот и тренируйся. Я буду твоим спарринг-партнёром.
— Тренировка закончилась.
— Как-то слишком быстро она закончилась. Мы с тренером пришли к выводу, что ты ленишься. То ли жалеешь себя, то ли просто не способен сосредоточиться. Я помогу. По-товарищески, как коллега коллеге — выбью остатки дури и научу взаимопониманию. Пошли!
— Ну ладно, — неопределённо сказал Хаген. — Давай. Я следом.
Он поискал взглядом что-нибудь тяжёлое. Что-нибудь, хорошо ложащееся в руку. Желательно с выступами и выдающимся покатым краем. Франц улыбнулся.
— Вперёд, солдат! Я всегда стою за твоей спиной.
***
Они вернулись в маленький зал, пропахший резиновыми ковриками и застарелым потом. Хагену пришлось отойти вглубь, спиной к захватанным жирными пальцами зеркалам, а Франц занял позицию у выхода. В лихорадочном блеске глаз, в том, как он поправлял белокурую прядь, то и дело падающую на лоб, но совершенно не мешающую обзору, в сотне мелких, избыточных движений, действительно напоминающих танец, сквозило предвкушающее возбуждение. Он не удосужился переодеться, только снял китель и сбросил тяжелые армейские ботинки, оставшись в носках.
Хаген трезво оценил свои шансы. Негусто. Хотя и не в ноль.
Он не чувствовал страха, только мрачное согласие с неизбежным, имеющее оттенок облегчения: рано или поздно это бы всё равно случилось. Разноименные магнитные полюсы, как известно, притягиваются, нравится им это или нет. Даже на расстоянии, в разных помещениях, разных районах, он постоянно ощущал направленное внимание, осязаемое, липкое, как паутинка, приставшая к разгоряченной коже. Он не сомневался, что Франц тоже испытывает дискомфорт, просто выраженный как-то иначе. Может быть, как зуд от назревающего фурункула. Или покалывание от сухарных крошек в постели. Шершавость песка, попавшего в пляжные шлёпанцы.