— Меня зовут Тоте, — она прикоснулась к его запястью, усмехнулась опять, понимающе сощурив глаза с медовой радужкой и кошачьим зрачком. — Погуляйте со мной, коллега! Я хочу дружить с вашим отделом.
— Конечно…
Тоте. Он не мог оторваться от холмиков её груди, прикрытой пушистым изумрудным свитером. Поверх свитера был небрежно накинут белый халатик, накрахмаленный, без единого пятнышка.
— Это линзы, — она дотронулась мизинцем до уголка глаза, аккуратно, стараясь не задеть ресницы, — но всё остальное у меня своё. Вам не удастся обвинить меня в нецелевом расходовании средств. Пойдёмте, ваших рабочих приведут через десять минут. Нас не часто навещают гости.
«Сон, сон… — подумал он опять, послушно колыхнувшись вперёд. Прохладные пальчики держали его за пульс. — Сон, и я пойман!»
Они шли, почти бежали по нескончаемым коридорам всё вверх и вверх; губчатые стены впитывали звук шагов, потолок мерцал россыпью светодиодных звёзд.
— Подождите!
Его слабый протест был поглощён так же, как поглощалось любое сопротивление. Тоте оглянулась, блеснула хищными зубками.
— Теперь сюда!
Вниз-вниз, другое дело, намного легче. Подошвы шлёпали по бетонному полу, а воздух наполнился запахом мокрой извёстки, свежестью иного рода — сквозняком из приотворённых ворот. Лампы гасли за спиной, а просвет становился всё шире, и, наконец, разогнавшиеся ноги сами собой перепрыгнули через направляющий жёлоб и вынесли — куда? — на каменный балкончик под открытым небом.
Отсюда можно было сделать шаг прямо на крышу одного из чистеньких микроавтобусов, ожидающих то ли техобслуживания, то ли заправки. А может быть, отдыхающих перед следующим рейсом. А на стоянку уже вползал очередной, и с обеих сторон к нему бежали встречающие, помахивая рогатыми дубинками шокеров.
— Сюда их привозят, — пояснила Тоте, щурясь от метких солнечных засветов. — Материал. А потом мы делаем из них людей. Смотрите, ну смотрите же, Хаген!
Они послушно выходили из микроавтобуса, один за другим, и тут же вставали в шеренгу, от которой встречающие техники отделяли требуемый сегмент и уводили за собой. Первые рефлексы несформированных делали их похожими на роботов, но Хаген чувствовал — угадывал, припоминал — мягкий рассеянный взгляд, лишённый агрессии, не содержащий узнавания, но всё же осмысленный. Материал. Он сам был материалом, но никто не ставил его в шеренгу, не бил электрическим кнутом. Он был другим, воспитанным в совершенно иных условиях. Об этом не следовало забывать, как и о том, что вокруг — Траум, по-прежнему Траум, вечный Траум, обречённый на муки выживания.
— В последнее время Саркофаг выдаёт больше обычного. Возможно, мы всё же побеждаем Территорию. Хотя я бы скорее связала прирост населения с изменчивостью. Больше материала — больше простора для экспериментов — больше процент выбраковки.
— Что?
— Ну, это же просто версия, — весело сказала она. — Трум-пум-пум. А у вас, какие версии есть у вас? Помимо утверждённых партией?
— Меня вполне устраивают одобренные варианты, — солгал он, отчаянно пытаясь свести разбегающиеся мысли воедино, а какая-то аналитически настроенная часть сознания выгнула несуществующую бровь: «Прирост населения. Хм-м. Интересно…»
Новые, ещё не сформированные, но неизменно взрослые выходили из каменного Саркофага — чтобы сразу же попасть в ожидающие их микроавтобусы. Впрочем, нет, микроавтобусы подъезжали позже: на границе отваживались ездить лишь бронированные машины Патруля.
«А ведь они выходят практически с Территории — понял он и поразился ясности открывшихся причин и следствий. — Может быть, поэтому здесь всё так странно и противоречит здравому смыслу? Потому что живущие здесь изначально больны. Заражены инаковостью. Территория, кусающая себя за хвост, очищающая себя напалмом… Нет-нет, эта идея точно приходила в умные головы, и головы не дали ей хода, а значит, всё намного сложнее…»
— А вот и ваши рабочие!
Трое мужчин в синей мешковатой униформе топтались в коридоре, не решаясь переступить желоб, отграничивающий внутреннее пространство от каменного выступа. Их выбритые головы качались как кегли. Даже сейчас они старались держаться друг за другом — привычка, вбитая весёлыми серебристыми девочками-терапистками. Кто из них Штумме? Наверное, первый, с кустистыми бровями и впалыми щеками домашнего затворника, астеника и аскета. Остальные выглядели попроще, погрубее.
— Я бы хотел пообщаться с ними наедине, если позволите, — сказал он, с чувством удовлетворения отмечая внутренние колебания, отразившиеся на лице спутницы.
— О, вы мне не доверяете?
— Есть инструкция, фрау Тоте.
— А вы всё делаете по инструкции?
Она уже оправилась от замешательства и перешла в нападение, ядовито-насмешливая, расслабленная, хрупкая и твёрдая статуэтка с тонкими запястьями.
— Я — да, — парировал он ожесточённо. — А вы?
— Я бы хотела написать инструкцию для вас. Не хмурьтесь, герр Хаген, я уже ухожу. И помните, что однажды мы поменяемся ролями. Это, разумеется, не угроза.
Ну, разумеется. «Скверно, — подумал он словами Инженера. — Ах, как скверно!»
Цокая каблучками, Тоте приблизилась к рабочим. Они расступились, нет, отпрянули в стороны. Худощавый со впалыми щеками прижался к стене, словно хотел раствориться в ней, стать невидимым.
Интересно!
— Штумме, — позвал Хаген. — Кто из вас Штумме?
— Я, — глухо ответил второй, низенький и толстый. Его маленькие глазки тревожно косили в сторону удаляющейся Тоте, заросший подбородок с валиком жира едва заметно подрагивал.
— Подойдите, я должен задать вам несколько вопросов. Остальные могут быть свободны.
В ожидании, пока оставшиеся двое рабочих исчезнут за поворотом узкого коридора, Хаген подошёл к краю балкончика и только сейчас заметил оградительную сетку под ногами. Она помешала бы ступить на крышу фургона, да и сама крыша была ниже, чем показалось вначале.
— Чувствуете? — спросил Штумме. — Чуете, а? Вот, вот…
Откуда-то тянуло гарью. Запах становился резче и ощутимее, очевидно, ветер сменил направление.
— Вы Герхард Штумме. У вас был магазин музыкальных товаров.
Взгляд рабочего был устремлён вдаль. Толстые ноздри жадно втягивали воздух, испорченный горькой нотой с привкусом пепла.
— Был. Я отказался от личного имени. Мы все отказались.
— Почему?
Пепел оседал на обонятельных рецепторах. Ещё пять минут назад ветер пах свежестью. Или так пахли отглаженные халатики медсестёр?
— Я хочу быть полезным, — проговорил Штумме, с очевидным трудом подбирая слова. — Всё, чего я сейчас хочу — быть полезным. И немного отдохнуть.
— Вы были полезным там, в своём магазине. Герхард, вы знаете, кто я? Вас должны были предупредить.
— Вы один из них, меня предупредили. Приехали проверить, что делают с «лишними людьми». У меня всего седьмой эмпо-индекс, но я интеллектуально недостаточен и технически бездарен. Я зря тратил ресурсы, вы это хотели услышать? Теперь я приношу пользу, столько, сколько могу. Мы все приносим пользу.
— Герхард!
— Чувствуете этот запах?
— Да-да, я чувствую. Но послушайте…
— Когда нас обливают бензином, она смеётся. А он никогда не смеётся, знаете, он наблюдает, чуть ссутулившись, руки в карманах, и на лице его предельная сосредоточенность: ему важно ничего не пропустить. Этот запах…
— «Она» — Тоте? А он? О ком — о чём — вы говорите?
Разумеется, он чувствовал этот запах, горелый и жирный, вызывающий тошноту, но так пахнут очистные сооружения, сухая листва, сжигаемая в цинковых бочках, бумага и пластик, корёжащиеся в огне среди бытового мусора, пуговиц, скрепок, останков мелких животных. Штумме втягивал воздух раздувающимися ноздрями, и подбородок его дрожал всё сильнее.
— Что вы хотите услышать? Я скажу всё, всё!
— Пожалуйста, — улучив момент, Хаген поймал его взгляд. — Герхард, ради Бога! У вас был магазин, к вам приходили люди. Люди с музыкальным слухом. Я бы хотел развить музыкальный слух, Герхард, я бы очень хотел научиться играть самые простые мелодии. Что-то, что поможет мне вспомнить.